Битва за Рим

– Неимущие не взбунтуются, Марк Антоний! – нетерпеливо бросил он. – У тех, кто в самом низу, не бывает ни долгов, ни денег. В долг берут средние и верхние слои. Обычно им приходится просить в долг, чтобы продолжать подниматься выше, а чаще для того, чтобы не скатиться вниз. Ростовщики не дают денег тем, кто не имеет поручителей. Поэтому чем выше смотришь, тем больше вероятность увидеть должников.

– Выходит, ты уверен, что центурии проголосуют за всю эту неприемлемую чушь? – спросил Катул Цезарь.

– А ты нет, Квинт Лутаций?

– Боюсь, что тоже уверен.

– Что же мы можем сделать? – спросил Луций Цезарь.

– Я знаю, как быть, – сказал Октавий, морщась. – Однако я буду делать это, не сказав никому, даже тебе.

– Как думаете, что у него на уме? – спросил Антоний Оратор, когда Октавий удалился в сторону Аргилета.

Катул Цезарь покачал головой:

– Понятия не имею. – Он нахмурился. – Хотел бы я, чтобы у него была хотя бы десятая часть мозгов и способностей Луция Суллы! Но чего нет, того нет. Он – человек Помпея Страбона, и этим все сказано.

Брат Катула, Луций Цезарь, поежился.

– Меня не отпускает неприятное чувство, – сказал он. – Что бы он ни задумал, это будет не то, что нужно. Беда!

Антоний Оратор не стал тратить время на сетования.

– Полагаю, следующие десять дней я проведу за пределами Рима.

В конце концов все согласились, что ничего разумнее этого им все равно не придумать.

Цинна, уверенный в себе, поспешил назначить день предварительного слушания своих законопроектов в центуриатных комициях – за шесть дней до сентябрьских ид, через два дня после начала Римских игр. Тема долгов была такой насущной и должники так спешили избавиться от своего тяжкого бремени, что уже на заре назначенного дня тысяч двадцать собрались на Марсовом поле, чтобы послушать предложения Цинны. Все до одного надеялись проголосовать, хотя Цинна твердо объяснил, что это невозможно: голосование означало бы, что первый же его закон вступит в противоречие с lex Caecilia Didia prima (так поступил Сулла, успевший протащить свои меры). Нет, решительно заявил Цинна, необходимо будет выдержать законный срок, три нундины. Однако он пообещал, что внесет новые законопроекты на других сходках, прежде чем завершится период между вынесением на обсуждение и принятием первого закона. Этим он всех успокоил, создав впечатление, что долги будут списаны задолго до того, как Цинна сложит консульские полномочия.

В этот первый день Цинна вознамерился поставить на обсуждение два закона: о распределении новых граждан по трибам и о помиловании и призвании обратно в Рим девятнадцати беглецов. Собственность всех их, от Гая Мария до последнего всадника, осталась в неприкосновенности: в последние дни своего консульства Сулла не предпринял попыток ее конфисковать, а новые народные трибуны, обладавшие правом вето в сенате, дали понять, что не пропустят ни одно предложение о конфискации.

Поэтому, когда двадцать тысяч римлян пяти имущих классов сошлись на поросшем травой Марсовом поле, они ждали одного-единственного закона, который желали одобрить, – о призвании в Рим беглецов; распределять новых граждан по трибам им было неинтересно, потому что это уменьшило бы их власть в трибутных комициях, к тому же все знали, что этот закон послужит прелюдией к возвращению трибутным комициям законодательных полномочий. Цинна и его народные трибуны пришли на Марсово поле первыми, чтобы потом, расхаживая в густеющей толпе, отвечать на вопросы и успокаивать тех, у кого оставались сомнения насчет италиков. Самым большим утешением служило, конечно, обещание списать всем долги.

Многочисленные собравшиеся так увлеклись разговорами промеж себя, зевками и ожиданием выступления Цинны, уже поднявшегося вместе со своими ручными народными трибунами на ораторский помост, что не заметили внезапно нахлынувшей людской волны. Все вновь пришедшие были в тогах, молчаливые, похожие на римлян третьего и четвертого классов.

Гней Октавий Рузон не зря служил у Помпея Страбона старшим легатом; его средство против напастей, обрушившихся на Рим, было отлично организовано и тщательно проинструктировано. Тысяча нанятых им (на деньги Помпея Страбона и Антония Оратора) армейских ветеранов окружила толпу, после чего сбросила тоги и предстала во всеоружии, прежде чем кто-либо из безоружных понял, что попал в ловушку. Сначала раздался пронзительный свист, а потом наймиты врезались в толпу со всех сторон, деловито орудуя мечами. Сотни, тысячи были изрублены, еще больше было затоптано самими паникующими избирателями. Теснимая кольцом убийц, толпа не понимала, где искать спасения, и долго не покидала поле, где мерно взлетали и опускались окровавленные мечи.