Битва за Рим

Гиемпсал воображал, возможно, что так как эти экспедиции происходят у всех на виду, при участии многочисленной свиты, то само присутствие его подданных служит достаточной гарантией добродетели его младшей жены, потому не видел вреда в том, что та проводит столько времени в обществе Мария-младшего; возможно также, что царь был только рад надолго отправить этого беспокойного юнца куда подальше. Сам он уединялся в это время с Марием (чье душевное и умственное состояние в Икозии заметно улучшилось) и беседовал с ним о былых временах, узнавая подробности кампаний в Нумидии и в Африке против Югурты. Гиемпсал делал подробные записи для своего семейного архива, мечтая о том, как когда-нибудь его сыновья или внуки возвеличатся и породнятся со знатными римлянками. Сам он иллюзий не питал: даже будучи царем и правя обширными богатыми землями, для римской знати он вместе со своей родней был не более чем трава под ногами.

Разумеется, тайна выплыла наружу. Один из клевретов доложил царю, что дни Саламбо и Марий-младший проводят вполне невинно, не то что ночи… Это открытие повергло царя в панику; с одной стороны, он не мог простить жене неверность, а с другой – не мог поступить с прелюбодеем так, как водилось в таких случаях, – лишить жизни. Он вышел из положения со всем достоинством, сообщив Гаю Марию, что ввиду щепетильности возникшего положения беглецам больше нельзя оставаться у него, и попросив отплыть, как только будет снаряжено судно Мария.

– Молодой дурень! – в сердцах сказал Марий сыну, направляясь с ним на пристань. – Почему ты не довольствовался обычными женщинами? Обязательно надо было похитить одну из жен Гиемпсала?

Марий-младший ухмыльнулся, попробовал напустить на себя сокрушенный вид, но не смог.

– Прости, отец, но уж больно она хороша. К тому же это не я соблазнил ее, а она меня.

– Надо было ее отвергнуть.

– Надо было, – ответил Марий-младший, далекий от раскаяния. – Но я не отверг. Она была чудо как хороша!

– Ты применил правильное время, сынок: «была». Из-за тебя глупая женщина рассталась с головой.

Прекрасно зная, что Марий недоволен только потому, что теперь им придется сняться с места, иначе гордился бы сыном, склонившим к неверности чужеземную царицу, Марий-младший продолжал улыбаться. Судьба Саламбо их обоих не волновала, ведь она заранее знала, что разоблачение будет стоить ей головы.

– Тем хуже для нее, – бросил Марий-младший. – Уж больно…

– Хватит повторять одно и то же! – перебил его отец. – Будь ты меньше или если бы я мог устоять на одной ноге, то ты получил бы такой пинок, что недосчитался бы зубов! Здесь нам было так удобно!

– Можешь пнуть, если хочешь. – С этими словами Марий-младший нагнулся и шутя подставил отцу зад, широко расставив ноги и просунув голову между колен. Он не испытывал страха. Преступление такого сорта отец мог с легкостью простить сыну; к тому же отец еще ни разу в жизни не поднимал на него руку, тем более ногу.

Марий поманил верного Бургунда, тот обхватил его за пояс и принял на себя его вес. Старик отвел ногу и нанес удар носком тяжелого сапога прямиком в чувствительное место, промеж ягодиц. Только гордость помешала Марию-младшему лишиться чувств от невыносимой боли. Он промучился несколько дней и все это время убеждал себя, что отец причинил ему страдания не нарочно и что он сам неверно оценил отцовское отношение к инциденту с Саламбо.

Из Икозия они снова поплыли вдоль североафриканского побережья на восток и ни разу не пристали к берегу, пока не достигли нового места назначения – острова Церцина в заливе Малый Сирт. Здесь их ждала наконец безопасная гавань, ведь на Церцине осели и вели теперь мирную жизнь несколько тысяч ветеранов из бывших легионов Мария. Подустав от выращивания пшеницы на своих наделах в сотню югеров каждый, поседевшие ветераны встретили своего старого полководца с распростертыми объятиями, обласкали его и его сына и поклялись, что никакой армии, присланной Суллой из Рима, не удастся отбить у них Гая Мария и лишить его свободы.

После памятного пинка Марий-младший стал еще больше беспокоиться за отца и не спускал с него глаз; с глубокой печалью он замечал все новые признаки расстройства рассудка и дивился тому, как многое прощается отцу в память о былом. Он восхищался характером отца, вдруг усилием воли снова превращавшегося в нормального человека. Тому, кто не наблюдал за ним постоянно и вблизи, как сын, казалось, что все в порядке, не считая периодических потерь памяти, озадаченности на лице и манеры отклоняться от темы, если она не вызывала у него интереса. Но выдюжит ли Марий седьмое консульство? В этом Марий-младший сильно сомневался.