Битвы орлов

Швед вышел, Булгарин остался в комнате один с лазутчиком. В мечтах всё рисовалось ему иначе: он входит, застигнув хозяев врасплох и не дав им опомниться, решительно раскрывает двери — одна комната, другая, за ним бегут растерянные, испуганные женщины, он слышит стон из-за стены, ловко находит потайную дверь, замаскированную в шкафу. На постели полулежит мужчина с перебинтованной грудью; под спину ему подложены подушки, прекрасная девушка с распущенными волосами подает ему питье; она бросается к ногам русского офицера, умоляя пощадить ее отца; в ее больших глазах застыли готовые пролиться слезы. Фаддей говорит ей… Он в пятый раз мысленно проговаривал свою речь, когда вернулся хозяин дома, сопровождаемый тремя дамами и тремя юношами.

— Мое семейство! — представил он. — Жена, дочери, сыновья и домашний учитель. Они побудут здесь, а вас я прошу следовать за мной.

Швед говорил голосом, не допускающим возражений, и Булгарин поймал себя на том, что безропотно подчиняется ему, вместо того чтобы утверждать свою волю. Должно быть, этот человек в прошлом был офицером высокого ранга, не меньше полковника. Великая сила привычки!

Они прошли через все комнаты, поднялись на чердак и спустились в погреб, вышли во двор, осмотрели людские избы, сараи, конюшню, сад, гумно, скотный двор… Булгарин понятия не имел, как выглядит полковник Фиандт и куда он ранен. По слухам, ему должно быть лет сорок пять; он швед, но, как и Сандельс, говорит по-фински. Летучий отряд Фиандта был дважды разбит в конце июня полковником Властовым, которого Барклай послал на соединение с Раевским, и затем словно растворился в лесах. Не мог ли Фиандт переодеться крестьянином и стоять теперь здесь же, опираясь на вилы? Фаддей заставлял лазутчика рыться в сене и перетряхивать солому, получая от этого злорадное удовольствие, но больше для того, чтобы сказать потом Рахманову, что добросовестно исполнил его поручение. Ему очень хотелось поверить хозяину мызы; неподкупный голос совести шептал, что он просто боится найти здесь Фиандта, ведь на обратном пути полковника непременно попытаются отбить… Голос рассудка перебивал его: вся эта история с ранением и прятаньем — чистой воды выдумка; финские крестьяне сами сказали, что русские не дождутся от них правды; возможно, это просто приманка, западня. Надо поскорее возвращаться.

На круглом столе стоял большой серебряный поднос с кофейником и чашками; домочадцы не завтракали, дожидаясь окончания обыска. Булгарин приказал унтер-офицеру вывести людей за ворота, но оставаться на большой дороге и покормить лошадей, а лазутчику — находиться при взводе.

В Финляндии пили жиденький кофе, еще хуже немецкого, — не сравнить с ароматным, крепким, густым напитком, к какому привыкли в России и в Польше, однако Фаддей был рад и этому. Хозяйка наполнила чашки. Пили в полном молчании, но после хозяин дома откинулся на спинку стула, положив ногу на ногу, и побарабанил пальцами по столу, собираясь с мыслями. Булгарин внутренне напрягся, предчувствуя новый политический разговор, вести который будет куда сложнее, чем с крестьянами.

— Скажу вам откровенно, господин офицер, — начал швед, — если бы я всё еще был в военной службе, то дрался бы с вами до последней капли крови. Но я в отставке и могу высказывать свое мнение.

По лицу его супруги было видно, что это мнение ей уже известно и не по душе, однако она промолчала.

— Я не одобряю упорства нашего короля, — продолжал ее муж, ни на кого не глядя. — Швеция не может позволить себе роскошь воевать, ей следовало соблюдать нейтралитет. Все эти рыцарские поступки, крестовый поход против Буонапарте, "зверя Апокалипсиса", — поэзия трубадуров; мы живем в иной век, правитель должен видеть вещи такими, каковы они есть, а не такими, как ему хочется. Разве можно было полагаться на Англию? Они обещали нам высадить десант и не высадили, прислали несколько тысяч ружей — те оказались негодными. Разве это союзники! А мы из-за них окажемся присоединены к России…

— Но вам от этого будет прямая выгода! — оживился Булгарин. — Под властью нашего государя вы станете развивать торговлю и промышленность, вас никто не станет притеснять и требовать налог на кофе…

(Фаддей внутренне похвалил сам себя за то, что так удачно ввернул этот аргумент.)

Старый швед поднял на него глаза, в которых читалась настоящая боль.

— Будущее известно одному Богу, — сказал он, — а настоящее безрадостно. Я не предвижу счастливого исхода, вот почему я не позволил сыну вступить в военную службу.

— Я покорился вашей воле, отец, но до сих пор сожалею об этом! — тотчас отозвался старший из сыновей, глядя в стол и покраснев.

Булгарин был растроган искренностью этих людей; в эту минуту он сочувствовал им всем сердцем, ему захотелось что-нибудь сделать для них. Он спросил почти заискивающим тоном, нельзя ли накормить его людей и выдать фураж для лошадей, он заплатит наличными.

— Это уже сделано, сочтемся позже, — ответил хозяин в своей привычной командной манере.