Бюро. Пий XII и евреи. Секретные досье Ватикана

Нет ничего нового под солнцем. И снова поезда, под завязку забитые депортированными, потянулись «на восток».

Во время Первой мировой войны секретарь Конгрегации чрезвычайных церковных дел Эудженио Пачелли часто слышал зловещее выражение «На восток!». В январе 1918 года, за три месяца до окончания боевых действий в Восточной Европе и подписания 3 марта 1918 года Брест-Литовского мирного договора между Германией и Россией, Пачелли – ему тогда был 41 год, и незадолго до того его назначили нунцием в Баварию – писал в Рим: «Германское правительство вынуждено приступить к объявленным ранее репрессиям. 6-го числа этого месяца 600 известных французов были депортированы на оккупированную территорию России… а через несколько дней в лагерь Хольцминден в Германии будут депортированы 400 женщин»¹. Выглядело все это так, как если бы действовавшая германская армия рассматривала «восток» как идеальное место для содержания пленных. В депортации «на восток» был еще и сильный символический аспект. Изгнанники навсегда исчезали с приятного и комфортного Запада и оказывались очень далеко от глаз и сердец, в холодном, пугающем мире славян, иной части человечества, по отношению к которым германцы в 1914–1918 годах, а позднее нацисты испытывали презрение и враждебность. Депортации возобновились в 1930-х годах, когда вся территория Германии превратилась в архипелаг концлагерей самого разного рода. Эудженио Пачелли, занимавший должность государственного секретаря с 1930 по 1939 год, был хорошо осведомлен об этих реалиях.

* * *

По численности и жестокости обращения евреи были на первом месте, но еще в довоенные годы под удар нацистов попало и немецкое духовенство. В выдержках из писем польского посольства мы читаем, что «почти тридцать профессоров Краковского университета были отправлены в германские лагеря, прежде всего в Дахау, Ораниенбург и Маутхаузен»². В отчетах 1940 года, которые подтверждаются другими документами Исторического архива, в глаза бросаются многие фразы, свидетельствующие о том, что судьба некоторых представителей духовенства была столь же незавидной, как и евреев. Власти не только не разрешали им проводить богослужения, вопреки заверениям германского министерства иностранных дел, изложенных в вербальной ноте³, но и обращались с ними, как со злостными преступниками, подвергая их беспрерывным истязаниям⁴. Монсеньор Чезаре Орсениго, нунций в Берлине, использовал все дипломатические каналы, чтобы добиться освобождения заточенных в концлагерях польских священников и переправить их в нейтральные страны. Этот рискованный план дал «скромные результаты», как он сам сообщал в Рим⁵. В апреле и июне 1940 года он выразил протест властям Германии в связи с жестоким обращением в концлагерях, прежде всего в Заксенхаузене, что близ Ораниенбурга, кошмарном месте, где регулярно проявляли насилие по отношению к священникам. В этом концлагере содержались не только католические клирики, но и находился в изоляции протестантский пастор Нимёллер. Впоследствии его перевели в Дахау, где он чудом выжил. После войны он сурово критиковал бездействие протестантов, когда нацисты преследовали и истязали евреев. Монсеньор Бернардини, нунций в Швейцарии, подчеркивал, что в статье, опубликованной им в 1945 году, Нимёллер вопрошал: «Как, например, так получилось, что в Дахау было всего 45 евангелических пасторов и 450 немецких католических священников?»⁶