– Не знала, что ее ненависть до сих пор буйной розой цветет. Да уж! Случилась у Руфины Григорьевны беда, так все запуталось, что и не размотать. Все очень плохо вышло. Кто же знал, что у Нины мощный талант окажется, она учителя превзошла. Уж пусть Наум Модестович меня на том свете простит, он был средним рисовальщиком, зато по административной линии высоко взлетел. Вы молодая, не знаете, что в советские годы существовали так называемые творческие союзы: писателей, композиторов, архитекторов. Наум Модестович был одним из руководителей объединения художников, поэтому его выставки часто в разных городах устраивались. Он стал известным живописцем, но ничего оригинального в его произведениях не было. Наум рисовал портреты, которые походили на хорошо отретушированные фотографии. Ровин был морально устойчив, жил с одной женой, любовниц не заводил, имел двоих детей, дочь и сына, никаких мерзких слухов о нем не ходило. Он был членом КПСС, на всех партийных собраниях занимал центральное место в президиуме, жестко осуждал всех коллег, которые не желали работать в манере социалистического реализма, клеймил позором «прихвостней Запада, абстракционистов всяких», в общем, являлся правильным советским партийным художником, Науму Модестовичу доверяли писать портреты вождей и за эту работу не платили. Но бесплатное создание светлых ликов членов Политбюро в конечном итоге приносило большую финансовую выгоду. Масса мелких начальников, подражая главному боссу, заказывала свои портреты Ровину. Повесив картину Наума в своем кабинете, партийная шишка с невысокой елки с придыханием сообщала всем окружающим:
– Меня запечатлел сам Ровин, он пишет портреты Самого нашего! Нашего Самого!
Фамилия генерального секретаря не называлась, но всем было понятно, о ком идет речь. Злые языки ехидничали, что у Наума Модестовича есть «рыба»: изображение фигуры в костюме за письменным столом, с рукой на «Конституции». Ровин только менял голову. Якобы один раз случился конфуз, Наум наваял портрет какой-то тетки из союзной республики, то ли местного министра культуры, то ли образования. Когда чиновная дама распаковала прилетевший из Москвы холст, то увидела все то же тело в костюме, рубашке с галстуком, но с женской головушкой, волосы были уложены так называемой халой, затейливым сооружением, которое очень любили тогда возводить на макушке представительницы слабого пола, имеющие власть.
Но это, конечно, байка. Наум Модестович не был идиотом, для дам у него был другой торс, в кримпленовом бордовом платье, с золотыми часиками на руке.
Алисия посмотрела на меня:
– Вам, в силу возраста и отсутствия опыта жизни в советское время, не понять, как Науму было трудно из-за его детей!
– Золотая молодежь отрывалась по полной программе? – предположила я. – Пила, гуляла, веселилась? А отцу приходилось отвечать за них перед партийным руководством?
– Что вы! Советская власть, когда брат с сестрой пошли в школу, начала уже разваливаться. Дело в другом. Если время есть, объясню, почему Римма ненавидит Нину Муркину.
– Я совершенно свободна, – заверила я Алисию и приготовилась выслушать занимательный рассказ.
Глава 26
Руфина Григорьевна родила близнецов Римму и Юру далеко не в юном возрасте и вовсе не на первом году брака. Медсестру Алисию Фернандовну наняли к детям няней, но мать старалась сама ухаживать за малышами, помощница была на подхвате: погулять с коляской, постирать, погладить вещи младенцев. Алисия очень любила детей, Римму с Юрой она считала родными, но никогда их не целовала, боялась пробудить в хозяйке ревность. Когда дети были крошками, случилась перестройка, многие деятели культуры, востребованные в коммунистические времена и обласканные советской властью, лишились и покровителей, и денег. Книги под названием «Успех рабочего класса» больше не печатали, кантаты «Ода серпу и молоту» не исполняли. Прежде успешные, богатые и знаменитые литераторы, композиторы обнищали, их быстро забыли. А вот с Наумом Модестовичем этого не произошло, он по-прежнему держался на гребне успеха и ел черную икру. Как это у него получалось?
Один раз художник пришел с какого-то банкета в сильном подпитии, чем немало удивил Алисию, которая отлично знала: Наум не употребляет алкоголь. Но в тот день живописец нарушил свое правило. Он сел на кухне, велел заварить крепкий чай и сказал Алисии: