Благими намерениями

Собрание судового комитета состоялось на следующий день, после обеда. Владимир не сомневался, что главным поводом для него послужил недавний утренний инцидент и, услышав объявленную по кораблю команду: «Судовому комитету прибыть в кубрик кочегарной команды!» – не откладывая читаемой книги (он никогда не спал во время «адмиральского часа», вообще не мог спать днём, поэтому всегда занимал своё свободное время другими способами), стал ждать продолжения начавшегося действа.

Долго ждать не пришлось: вскоре после прозвучавшей команды дверь каюты без стука открылась, в проёме появилась чубатая голова в бескозырке, с нескрываемым злорадством произнёсшая:

– Вас вызывают на собрание судового комитета.

Владимир вложил в книгу закладку, закрыл её, аккуратно положил на край стола и, повернувшись к матросу, глядя ему в переносицу, медленно проговорил:

– Вызывать меня куда-либо на корабле может только командир или старший офицер. Ты, вероятно, хотел сказать: «Приглашают на собрание…»

– Хм, – глупо усмехнулся матрос, не найдясь, что ответить: этот чудак-офицер был действительно забавным.

– Сейчас приду, – Владимир встал, не спеша застегнул верхние пуговицы кителя, мысленно готовясь к новой моральной схватке, а может, и не только моральной… «Ну, пусть рискнут – хотя бы одного, но с собой заберу…» – решил он, надевая фуражку.

Он спустился в матросскую палубу, вошёл в кубрик, в котором уже стало душно от набившихся сверх рассчитанной вместимости помещения людей – зрителей: ради такого развлечения, как оказалось, многие пожертвовали послеобеденным сном. Владимир сразу почувствовал на себе любопытные, изучающие взгляды матросов из других подразделений: вот он что за фрукт, оказывается… По этим же взглядам понял, что его ждали даже с нетерпением.

Владимир скромно встал в стороне, у рундуков.

Лейтенант Грузнов, занявший место председателя комитета в середине стола, несколько раз постучал по столешнице своей массивной металлической зажигалкой, желая прекратить шум. И, когда голоса затихли, спросил:

– Секретарь, готов?

– Готов, – ответил матрос-секретарь, положив перед собой лист бумаги для ведения протокола и слюнявя карандаш.

– Итак, товарищи, по какому вопросу собрание? – штурман раскрыл блокнот для записи пометок.

– Поведение мичмана Препятина.

Грузнов растерянно скользнул взглядом по лицам собравшихся: вопрос застал его врасплох, оказался щекотливым, а он как-то совсем и не ожидал такой темы в повестке собрания. Уже как будто прорисовалась за последние дни некая повседневная стабильность (не без его, Грузнова, труда), позволяющая сохранять нейтралитет между офицерами и матросами и поддерживать хотя бы видимое благополучие.

– Ну-ка, докладывайте детально, – потребовал Грузнов, оттягивая время, и внутренне напрягаясь.

– Сюда Препятина давай, к столу! – крикнул кто-то, возобновляя гвалт.

– Спокойно! – штурман снова воспользовался зажигалкой не по прямому назначению. – Спокойно. Сначала разберём вопрос составом комитета, а там видно будет: нужен нам здесь мичман Препятин для очных показаний или нет (штурман надеялся всё решить в своей шутливо-дружеской манере, до сих пор его не подводившей).

– Нет, давай сюда его!

– Я и так здесь, – шагнул вперёд Владимир, толканув спины закрывавших его матросов, вышел на «лобное место» – небольшой пятачок палубы перед столом. – Не зря же я шёл сюда.

Грузнов посмотрел теперь на нового офицера с интересом, которого он нисколько не выразил ни в момент представления Владимира перед экипажем, ни позже в кают-компании: прибыл новый офицер, ну и прибыл, подумаешь, событие.

– Хорошо. Так даже правильнее будет, чтобы ложных показаний не было, – проговорил он, нутром чуя доселе небывалый градус накала жаждущих суда матросов: с ним, пожалуй, «его манера» может и не справиться, во всяком случае, усилий потребуется приложить больше, чем обычно. – Что ж, приступим, – снова дал отмашку Грузнов.

Матросы-артиллеристы изложили суть недавнего утреннего происшествия, напирая на «неприятие революционных изменений и оскорбление революции», не особенно, правда, задерживаясь на фиаско Антипова и не во всех подробностях его передавая. Владимир на этот счёт тоже промолчал, посчитал ниже своего достоинства ябедничать.

Выслушав матросов, штурман задал им несколько уточняющих вопросов, потом обратился к Владимиру:

– Вы подтверждаете вышесказанное?

– Подтверждаю, – сказал Владимир, улыбаясь углами губ: ему смешон был этот цирк, который устраивался теперь по каждому малейшему поводу.

– Что же, я здесь ничего криминального не вижу, – заключил штурман. – Мичман Препятин действовал исключительно в рамках Устава, оскорблений никому не нанёс.

Матросы и сами понимали, что формально не правы, но не могли уступить так просто, – принципиальность нового их начальника была им не по нраву, неотомщённое самолюбие зудило.

– Дело не в Уставе, а в том, что он революцию ни во что не ставит! – крикнул кто-то, и снова поднялся многоголосый шум.

На этот раз Грузнову потребовалось больше времени, чтобы успокоить собравшихся. Дождавшись тишины, он сказал: