Благодарение. Предел

— В старину, сказывают, азиатцы к столу императора Петра Алексеевича умели доставлять арбузы и дыни прямо с отблесками солнца. А этот что за арбуз? Ешь — будто бензином запиваешь, — сказал Филипп, ловчась, как бы без особенной болятки поддеть Елисея в отместку за многолетние настырные поучения и капризы.

Елисей Кулаткин насупил куцые брови, усмешливо блестя стальными зубами (недавно вставил).

— Подпеваешь не думавши, Филипп… Химия химии рознь. Правильно я говорю, товарищ Сынков? — понизил голос Кулаткин, глядя на Филиппа требовательно.

— Всегда говоришь правильно. Я уж признался тебе на все времена, — сказал Филипп, оробев от своей запоздалой смелости.

— И что ты ему поддакиваешь? — Терентий изготовился к сражению за душу Филиппа Сынкова.

Но Елисей Кулаткин был настроен мирно, по-праздничному.

— Тереха, я люблю пересмешку, даже в местной газетке дозволил однажды нарисовать меня несуразным, шаржем зовется это косорылье… Лишь бы без ножа за пазухой.

— Елисею чего собачиться на шутку? — ласково сказал Филипп. — Жил для людей… школы ухетывал, радио, свет в избах… Скот от бескормицы спасал.

Мефодий похлопал стариков по плечам. Удаляясь от них, услышал дрогнувший голос отца:

— Умру, узнаете, каким для вас громоотводом был…

XI

С нависшего над дорогой камня слетел орлан-белохвост и, набирая высоту, потянул к долине.

Из-за реки в луга, обрызнутые изморозью, вынеслись на конях молодцы в чекменях, шелковых рубахах, в папахах и фуражках.

В этих скачках от Беркутиной горы до древней каменной башенки первым пришел на розово-белом, с черным хвостом и черной гривой жеребце Тум-Туме семнадцатилетний табунщик с Кумысной поляны.

Управляющий кумысной Беркут Алимбаев отвалился от стоящих группой руководителей, пошел к нему, твердо ступая кривоватыми ногами.

Клава-лапушка видела из-за стоявших впереди нее парней и девок, как директор техникума Людмила Узюкова, решительно распахнув пальто с каракулем, по-спортивному шаговито обогнала Алимбаева, подошла к всаднику и, подняв сдобно-румяное лицо, что-то сказала ему.

Он, сдвинув на затылок папаху, клонился к ней коричнево-заветренным спокойным и смелым лицом. Людмила плавно, женственно занесла руку, обняла его шею и, привстав на носки, поцеловала его в скулу. Диковато повел он глазами, принимая кубок из рук Узюковой.

Беркут Алимбаев похлопал всадника по ноге в высоком стремени. Вокруг коня ходил, оглаживая его потные вздымающиеся бока, старый калмык Тюмень. С видом независимым и почтительным парень слушал Тюменя, оправляя голубой чекмень, ворот шелковой малиновой рубахи. Отдал кубок Тюменю, а тот из рук в руки передал своей красивой старухе Баярте.

Настя-курочка и Клава-лапушка разговаривали с Сережкой Пеговым.

Страсть как любит молодой чабан Сережка забраться вечером в девичью стаю, кому на колени голову положить, кому руку за пазуху запустить. Терпят девки. А если и спугнут, он пьяными глазами, как взбулгаченный кот, поглядит на какую-нибудь и опять бултых головой на колени ей. Иной раз заснет, все уйдут, а он дрыхнет там, где потихоньку выпростали из-под его головы теплые колени. Не боялись его девки, и он состоял при них в полном доверии. Понемножку Серега некоторых приучал к замужней жизни, вкус развивал. Настя-курочка только посмеивалась — не одной мне терпеть от него.

— Серега, что же ты не скакал? — спрашивала Настя и терлась подбородком о лисий ворот своего пальто. — А мы с Клавой уж так ждали… даже спорили за тебя.

К молодым подошел Мефодий Кулаткин. Сомкнув руки за спиной, улыбаясь желтовато-жаркими кипчакскими глазами, он охотно балагурил с девками:

— А на ком Сережке скакать? На баране, что ли? Резвые кони у кумысников.

— А что, Мефодий Елисеевич, приказал бы, я и на баране обжал бы их…

— А вы, Мефодий Елисеевич? — спросила Клава. — Нам обидно, хуже, что ли, наш овечий совхоз?

— Ох, девки, скажу по секрету: отставать не люблю, а обижать молодых жалко. Да и связываться с Сауровым боязно… волчок-переярок…

— Сауровы все лошажники, в давние времена, говорят, ловчили добывать аргамаков угоном, — сказал Сережка. — Вот ты, Настена, спрашиваешь, почему я не скакал. В джигитовке лучше не связываться с Сауровым, если не надоело жить. Умрут — не уступят.

Мефодий вскинул голову, сложил раструбом большепалые ладони у жестких губ и, раздувая горло, прокричал:

— Эй-гей! Сауров, правь ко мне! — и подмигнул девкам. — Разбойничек!

Надвинув на крылатые брови папаху, Сила Сауров подъехал к Мефодию. Придерживая одной рукой поводья, другой сняв папаху, он кивнул кудрявой рыжеватой головой, глядя только на него:

— Покорителю природы поклон! Звал?

— Похвалить хочу, а заодно спросить: куда навострился, джигит-разбойник?

— За кудыкину гору.

— А я думал, к святому Сулейману на поклон, — намекнул Мефодий на то, что в предках Саурова были татары.

Сила толкнул коня на него, скаля улыбчиво зубы. Тот отступал за девок, обнимая их со спины, выдвигая впереди себя. Девки визжали, махая руками перед мордой коня, ронявшего пену с губ.