Благоразумная месть

«То, что вам могло показаться марающим мою честь, не накладывало пятна на вашу, но если я и проявила невежливость, то ее вполне заслуживает человек, который отрицает свою женитьбу в Индиях и желает, чтобы я поверила в то, что он не женился, в то время как его траурное платье подтверждает это, показывая, что он овдовел, и, значит, то письмо заключало в себе правду».

Лисардо решил изменить ее мнение и, видя, что траурное платье, которое он надел на себя, желая заставить ее проникнуться жалостью к его любви, повредило ему еще больше, сбросил его в тот же день, так как был праздник, облачился в самые красивые и дорогие наряды, какие только у него были, и, увешанный драгоценностями, направился к церкви святого Павла, куда Лаура обычно ходила к обедне. Она увидела его в платье, столь не похожем на вчерашнее, и это подтвердило ей притворность его траура и ложность полученного ею письма.

Все это, вместе с настойчивостью Лисардо, разворошило пепел погасшего было огня, и, как в пепле иногда вдруг засверкают искры, так и в душе их стала снова разгораться былая любовь. Фениса носила письма, получая за это деньги и наряды, Лаура казалась влюбленной, смелость Лисардо росла, и вскоре надежда на какую-нибудь милость вернула ему покой, и он стал вести себя как истинный кабальеро. Марсело смотрел сквозь пальцы на причуды Лауры, так как ему казалось, что в ее юные годы трудно усвоить правила строгой и уединенной жизни, и под покровом его беззаботности росло влечение обоих влюбленных, а вместе с тем и их смелость.

Их письма друг к другу превратились в привычную переписку, и любовь постепенно стала стремиться к менее честным целям. Все это случилось потому, что Марсело не был истинным влюбленным и не обладал искусством внушать любовь, как и некоторые другие люди, которые не придают этому значения и считают, что все достигается знатностью имени, забывая, что женатому человеку следует заботиться одновременно о двух вещах: он должен быть мужем и должен быть также возлюбленным, чтобы выполнять свои обязанности и быть всегда уверенным в успехе. Я уже слышу, как ваша милость восклицает: «О, сколь многим вам обязаны женщины!» Но я заверяю вас, что мною руководит более разум, чем склонность, и, если бы это было возможно, я бы учредил целую науку о супружестве, которой обучались бы те, кому с мальчишеских лет предназначено быть мужем; и как теперь родители часто говорят друг другу: «Этот мальчик УЧИТСЯ, чтобы стать монахом, этот – священником» и так далее, – тогда стали бы говорить: «Этот юноша учится, чтобы стать мужем». И не было бы невежды, который бы считал, что женщина, раз она замужем, сделана из другого теста и что больше нет надобности служить ей и делать ей подарки, потому что она уже принадлежит ему по закону, как если бы ее ему продали, и что он имеет право заглядываться на множество других женщин, не уделяя внимания, – а между тем это было бы лишь справедливо, – той, которая доверила ему все лучшее, чем владеет душа, а именно: свою честь, жизнь, спокойствие и еще многое другое. А ведь сколько мужей оттого только, что не думают об этом, теряют своих жен! Скажите же теперь, ваша милость, умоляю вас, похожа ли эта новелла на проповедь?

Нет, сеньора, отвечу я вам с уверенностью, потому, что я не читаю проповедей на кастильском языке, как это уже становится принятым в обществе, и потому, что рассуждение это пришло мне на ум само собой и я всегда считал его справедливым.

Лисардо не терзался больше мыслью о том, что он утратил Лауру, ибо ему казалось, что никак нельзя назвать утратой близость к тому, что стоило ему стольких лет страданий: ведь если любовные желания, как бы ни выражались они, всегда имеют определенную цель, то если даже эта цель может быть достигнута лишь с помощью мимолетного воровства и под угрозой чужого бесчестия и собственной опасности, к ней все же стремятся и ее достигают.

Лисардо любил, видя, что его поощряют; Лаура, предоставленная свободе и забывшая о собственном долге, не задумывалась о том, к чему приводит подобная вольность. Антандро был их поверенным, а Фениса наперсницей. Влюбленные нежно поглядывали друг на друга в церкви, на улице они обменивались любезностями, за городом вели беседы, а иной раз переговаривались через оконную решетку в то время, когда Марсело спал. Иногда Лисардо становился еще смелее, и тогда Фабио вместе со своим другом, нарушив тишину и спокойствие ночи, пели что-нибудь в таком роде: