Благословение и проклятие инстинкта творчества

• «С Иваном Крыловым (1769–1844) был смешной случай касательно государыни (императрица Мария Фёдоровна, жена Павла I, мать Александра I и Николая I. – Е. М.). Она как-то его увидела, сидя на балконе, что он подошёл на парад взглянуть. Она послала его к себе пригласить, но он не мог решиться идти, будучи непозволительно растрёпан. Но она велела волею или неволею его притащить. Ей он не мог ни в чём отказать; наконец пришёл и что же: чувствует, что одной ноге холодно, взглянул и, увы! Что же видит: сапог изорванный, носки забыл одеть и пальцы оттуда торчат. Вот вам весь тут Крылов. Но признался мне, что ему было очень неловко!» (из «Записных книжек» В. Олениной, Россия, 1867 г.). «… Грязный был голубчик, очень грязный! Чистой рубашки я на нём никогда не видала; всегда вся грудь была залита кофеем и запачкана каким-нибудь соусом; кудрявые волосы на голове торчали мохрами во все стороны; чёрный сюртук всегда был в пуху и пыли; панталоны короткие, как-то снизу перекрученные, а из-под них виднелись головки сапог и жёлто-грязные голенища… Да, не франт был Иван Андреевич!.. (из «Воспоминаний М. Каменской, Россия, 1894 г.);

• «Адам Мицкевич (1798–1855) раздражался по пустякам, беспрестанно курил, в досаде обрывал пуговицы на сюртуке, «да и вообще элегантности напрасно было бы искать во всём туалете Адама», – свидетельствует человек, близко знавший поэта…» (из статьи Р. Киреева «Не могу думать о женщинах: Адам Мицкевич», Россия, 1999 г.);

• «Наружность Фёдора Тютчева (1803–1873) очень не соответствовала его вкусам, – вспоминал писатель В. Соллогуб. – Он был дурён собой, небрежно одет, неуклюж и рассеян…» (из Воспоминаний, сов. изд. 1988 г.);

• К концу жизни Эдгар По (1809–1849), «самый знаменитый поэт Соединённых Штатов», выглядел, как бездомный бродяга, в которого, в сущности, и превратился. «Он имел вид отталкивающий, – свидетельствовал близкий знакомый. – Широко раскрытые, когда-то одухотворённые глаза, столь красившие его лицо, когда он был сам собой, утратили блеск, запали и терялись в тени надвинутой на высокий лоб шляпы без полей. Грязный тонкий сюртук залоснился и светился от дыр. Брюки, если можно было ещё так назвать эту часть одежды, свисали клочьями с растерзанного тела. На нём не было ни жилета, ни галстука. Мятая рубашка была неузнаваемого цвета…» (из книги Г. Гаева «Гении в частной жизни», Россия, 1999 г.);

• «Глеб Успенский (1843–1902) мало обращал внимания на свою внешность, занашивал до невозможности свои костюмы (из статьи П. Зиновьева «Больной Успенский», СССР, 1939 г.);

• Бесприютный скиталец философ Владимир Соловьёв (1853–1900) «одевался, во что ни попало…» (А. Лосев «Владимир Соловьёв и его время», СССР, 1990 г.);

• «Степан Фортунатов (1850–1918) – российский историк, публицист, приват-доцент Московского университета (с 1886 г.. – Е. М.) был очень неряшлив и нечистоплотен. Его длинная борода всегда свидетельствовала о меню съеденного им в тот день обеда. Его сюртук был истёрт и ветх. Он не признавал ни воротничков, ни манжет. Когда он читал на курсах Вл. Герье (российский историк. – Е. М.), то Герье, шокированный его костюмом, подарил ему как-то запонки для манжет. Фортунатов не понял или не захотел понять намёка, запонки взял и даже хвастался этим подарком перед курсистками, но манжет по-прежнему не носил. Рассказывали, что ему однажды кто-то хотел подарить милостыню, приняв его по виду за нищего. Итак, по платью и по внешности он мог произвести на иных на первых порах неприятное впечатление. Но всё это забывалось и прощалось, когда начинала звучать его оживлённая речь…» (из книги А. Кизеветтера «На рубеже двух столетий. Воспоминания. 1881–1914», российск. изд. 1996 г.);

• «Тому Максимилиану Волошину (1847–1932), который хранится в моей памяти, было лет 30–35… Одет Волошин был дико до невероятности. Какой-то случайный пиджак, широкий и очень несвежий. Бумажного рубчатого бархата брюки (их в то время носили в Париже все бедные художники) были прикреплены к тёплому жилету двумя огромными английскими булавками. Совершенно откровенно и у всех на виду сверкала сталь этих неожиданных, ничем не закамуфлированных булавок. В позднюю холодную осень он ходил без пальто. Чувствовалось, что у Волошина какая-то невзрослая, не искушённая жизнью душа и что поэтому его совершенно не смущало ни то, как он одет, ни то, что об этом думают люди…» (из воспоминаний Б. Погореловой «Скорпион» и «Весы», российск. изд. 2007 г.);