Благословенный

Музыка вновь сменилась, вернувшись к полонезу, и постепенно мы вернулись в главную залу. Тут нас ждала уже новая картина: посреди сада появился золочёный механический слон, задиравший хобот и трубивший на потеху гостям. Тут сидевший на нём «персиянин» ударил в гонг, и начались театральные представления. Не отходивший от императрицы Потёмкин сложился вдвое:

— Ваше императорское величество, государыня всероссийская, прошу посетить чертоги Мельпомены и Талии!

Уже был готов театральный помост, открылся занавес. Сцена осветилась лучезарным солнцем, в центре которого в лавровом венке светился вензель Императрицы. Сначала выступили танцовщики, представлявшие поселянок и поселян. Танцуя под музыку и пение, они то и дело воздевали руки к сему светилу, что, на мой вкус, было уже чересчур. Затем последовала французская комедия, потом балет, изображавший смирнинского купца, торгующего невольниками всех народов. В оригинальном виде среди его товара имелись и «московиты», но в версии князя Потёмкина, наших соотечественников на турецком базаре больше не было.

— Какая перемена политическаго нашего состояния! — бурно восхищался высокий господин, в коем я с удивлением узнал ни кого иного, как господина Державина.

— Давно ли Украина и низовые места подвержены были непрестанным набегам хищных орд? О, сколь приятно напоминание минувших напастей, когда оне прошли, как страшный сон! Теперь мы наслаждаемся в пресветлых торжествах благоденствием. О потомство! ведай: все сие есть творение духа Екатерины!

Наконец представления кончены, и мы прошли прогуляться в сад. Огромный парк Таврического дворца, весь освещённый разноцветными лампадами и фонарями, освещавшие даже кроны деревьев. По парковым прудам шла флотилия судов, освещенных и украшенных флагам. Разноцветные фонари в кронах деревьев, склонившихся над прудами, отбрасывали на водную гладь зелёные и красные отсветы. Гости прогуливавшись по аллеям, толкуя о богатстве праздника и щедрости хозяина. Конечно, основная часть гостей толпилась вокруг императрицы, будто ком пчёл вокруг матки.

Наконец, Потёмкин простил нас вернуться во дворец. Оказалось, пока мы прогуливались здесь, на том месте, где только что были балет и театр, уже накрыли столы: на 600 человек сидячих мест, и еще множество столов расставлено вдоль стен для закуски «а ля фуршет».

Нас с Константином усадили, можно сказать, за главный стол прямо в театральной зале. На белоснежных камчовых скатертях блистали золотые подсвечники и серебряная посуда. Все столы были освещены шарами из белого и цветного стекла, в других гостиных дворца были сервированы столы посудой из лучшего серебра и фарфора. Официанты, одетые в придворные ливреи и ливреи Потемкина, разносили изысканные угощения гостям.

Наконец, поднявшись из-за стола, императрица, наскоро переговорив с несколькими вельможами, слушавшими её, как всегда, в почтительном полупоклоне, велела подать карету. Мы с Константином, камер-фрейлины, и непременный Платоша Зубов тоже поднялись, как вдруг нежное пение детских голосов, сопровождаемое глубоким органным звучанием, нисходящее с верхних хоров, прикрытых освещенными изнутри разноцветного стекла вазами.

…стой же, стой, не скройся в дали,

Благ своих нас не лишай;

Наша жизнь есть путь печали

Ты цветы в ней насаждай!

Какие-то мгновения казалось, что Екатерина застыла в нерешительности; затем, будто бы что-то решив, она опёрлась о руку Зубова и пошла к выходу, мы с Костей и статс-дамами отправились за нею следом, и были уже у самого экипажа, когда нас нагнал шумный, задыхающийся Потёмкин.

— Матушка, вы нас уже покидаете? — экспрессивно воскликнул он. — Без вас и праздник не в праздник!

— Увы, мой друг; я теперь утомилась. Годы уже не те! — произнесла императрица, протягивая ему руку для прощального поцелуя.

Гигант в алом кафтане упал на колени на брусчатку дорожки, и, схватив ладонь императрицы обеими руками, приник к ней лицом. Секунда тянулась за секундою, а он всё не отрывал лица от руки Екатерины. Мы не могли понять, что происходит. Вдруг склоненные его богатырские плечи содрогнулись; глухие рыдания донеслись до нас. Платоша Зубов, с кислым видом наблюдавший эту сцену с подножки кареты, скривился ещё сильнее и залез внутрь, откинувшись в темноту её роскошного салона.

Мы старались не глядеть друг на друга и не слышать этих ужасных мужских рыданий; но не слышать их было невозможно.

Почему этот могучий, смелый кавалер, как никто, облечённый богатством и властью, осыпанный милостями и бриллиантами, плакал теперь на пороге роскошного своего дворца? Оттого ли, что он постарел; состарилась и любимая когда-то им женщина; и он уже неспособен дать ей того, что действительно нужно, а в карете уже сидит молодой и глупый кавалер, с которым она ещё способна хоть на мгновение забыть, как разрушительно время; оттого, что закончился праздник, посвященный его триумфу, и с хоров уж слышится шёпот: «вспомни о смерти».