Благословенный

— Послушайте, Николай Иванович, но ведь невозможно же чётко раз и навсегда нам всё разграничить! Вот скажем, торговля: если я беру её в руки, то надо будет и заключать внешнеторговые трактаты, а это уже внешняя политика; или, скажем, Новороссийское губернаторство: оно неотторжимо от командования Черноморским и Воскресенским казачьими войсками!

— Александр Павлович! — вскричал Салтыков, размахивая руками, будто сшибал ладонями невидимых пчёл — Ну что вы, миленький! Да договоримся же, как есть договоримся!

— Ну, это как-то неконкретно. И главное: каковы гарантии?

Салтыков посмотрел на меня так, будто я его штыком пырнул.

— Александр Павлович! Ну, мы же благородные люди! Что вы, как можно!

— Да знаете, как оно бывает — один забыл, другой подумал иное, раз-два — и вот уже недоразумение, скандал в благородном семействе. Благонамеренность, знаете ли, не помогает от невольных промашек, — уж очень дела-то у нас с вами сложные! Потому, Николай Иванович, давайте-ка мы сделаем бумагу, где и распишем всё подробно, да назначим над нами третейского разбирателя для спорных вопросов!

Николай Иванович сделал вид, что поражён до глубины души, да так, что не может и слова сказать.

— Мудрость! — вдруг воскликнул он, воздевая руки к потолку. — Невероятная мудрость так и искрится в словах ваших! О, как счастлив я в сей миг — знаю, Россия перейдёт в надёжные руки!

Вот же сукин сын! Знаю, что лапшу вешает, а всё равно приятно. Нейролингвистическое программирование, мать его!

В общем, за несколько дней составили мы документ. Кроме морского ведомства, промышленных заведений и коммерции, в моём ведении оказалось также должности генерал-инспектора по пехоте, шефа Измайловского полка, Академия наук, Новороссийская генерал-губернаторство и два казачьих войска — Вознесенское и Черноморское.

Одно осталось непонятным. И в чём же засада?

Глава 9

Снег лёг на просторы Российской империи. Все дороги из ужасной, мучительной пролонгированной пытки превратились во вполне приятные, ровные санные пути, по которым наши предки издавна покрывали огромные расстояния, молясь лишь о том, как бы не сбиться с правильного направления и не попасть в степной буран. И вот, по этому свежему снегу из далёкого Кременчуга ко мне прикатил доктор Самойлович.

Я принял его немедленно, причём «по-взрослому» — не в детском кабинетике Зимнего дворца, где ещё стоят в сторонке наши с Костей деревянная горка и качели, а в новом кабинете в Адмиралтействе.

Итак, Даниил Самуилович Самойлович. За 50, мясистые губы, умные, много повидавшие глаза. Руки изуродованы страшными ожогами. И где он их раздобыл?

— Благодарю вас, доктор, что прибыли ко мне так скоро. Вы ехали на почтовы́х? Ваши издержки будут непременно оплачены! А сейчас расскажите: я слышал, в южной армии вы поставили госпитальное дело на небывалую высоту! Граф Суворов вас очень хвалил, сожалея, что в Финляндской нашей армии дело поставлено по-иному…

Самойлович нетерпеливо кивнул.

— Да, я занимался пользованием екатеринославской славной нашей армии в лазаретах, возглавлял главные ея гошпитали. Довелось перевязывать генерал-аншефа Суворова во время Кинбурнского дела!

— Что вы можете сказать о смерти князя Потёмкина? Говорят, его отравили… Может быть, стоит это расследовать?

Даниил Самойлович пожал плечами.

— Я оставил службу у Светлейшего князя ещё год назад. Но, ежели за это время князь не переменил своих привычек, а вернее всего это так, то наверняка этот человек своими непомерными излишествами сам себя угробил. Сколько раз я наблюдал одно и то же: пять или шесть завтраков из кофе, холодной дичи, шоколада и ветчины заполняли его время до обеда, которым и заканчивался его день. Я видел, как он во время приступа лихорадки съел окорок, четырёх цыплят, и запил это половиною ведра кваса, клюквы, мёда и всевозможных вин.При этом светлейший князь наотрез отказывался от всяких лекарств, а докторов к себе на пушечный выстрел не подпускал! Когда начинались у него приступы лихорадки, он приказывал самой холодной ночью открывать окна во всей квартире, обливал себе тело холодной водой, а голову — душем из одеколона.

— Понятно. И чем же вы заняты теперь?

— Увы, я не имею сейчас никакого места!

— Как? Вы, действительный член двенадцати заграничных академий наук, содержавший весь госпиталь Екатеринославской армии?

— Именно так! При Светлейшем князе я основал Богоявленский госпиталь, где с 1788 года по май 1790 года были на руках моих 16 тыс. больных военнослужащих, обессиленных тяжелыми болезнями. Из них вылечилось 13800 и в госпитале осталось на май месяц около тысячи человек.

— Это прекрасный результат! И где же вы служите теперь?

— Я ныне не имею места!

— Но вы готовы служить?

— Конечно! Я покалечен на службе, имею жену и двух малолетних детей. Мне очень нужно место, и, желательно, согласно моей профили!

— Вы, говорят, доблестно сражались в Тавриде с чумою?

Доктор задумчиво потёр переносицу.

— Впервые я познакомился с моровою язвою ещё в Москве.

— Как, в ту самую великую эпидемию?