Благословенный

— Да. И скажу вам Ваше Высочество, — это было преужасно! Трупы валялись на улицах; иные семьи вымирали полностью. Тела умерших лежали по 3–4 дня прежде, чем их выволакивали команды из полицейских и каторжников. Открылися всякого рода стяжательства, мародёрства, через чего смерти умножились. Ведь язва распространяема была не миазмами, а совсем иными путями!

— Вот как? Расскажите подробнее!

Доктор смотрел вдаль отсутствующим взглядом, вспоминая события двадцатилетней давности.

— Всеобщее мнение таково, что болезни проистекают от дурного воздуха, сиречь миазмов. Ну а раз заражение идёт через воздух, то старались всячески способствовать его движению, дабы он не застаивался. Для этого вырубали деревья, ломали заборы, чтобы не удерживали ветер, то и дело стреляли из пушек и звонили в колокола, дабы совершались воздухо-содрогательные колебания, и совершали множество иных подобных глупостей. Но в части чумы сие оказалося неверно — тут заражение шло через касание больных и предметов их одежды. Бывало множество случаев, когда и в самой здоровой местности, на свежем воздухе люди заражались через простое соприкосновение рук. Также, было немало случаев заражения через одежду и иные предметы, принадлежавшие больным. И самым сильным источником заражения сделалось расхищение имущества недавно умерших людей…

Доктор продолжал рассказывать, и картины прошлого оживали перед моими глазами.

— Мы стали строго следить за движением товаров, запретили торговлю с рук, закрыли торговые бани, прекратили многолюдные богослужения. Особенно тщательно изымали все вещи умерших и сжигали их, и это вызвало страшное недовольство черни.

Нас, лекарей, не доверяли и обвиняли, что мы, дескать, «морили людей в карантинах». Больные старались сбежать из лазаретов, совершались иные случаи неповиновения карантину.

Лекарь потёр свои покрытые страшными бордовыми ожогами руки.

— Потом прошел чудесный слух, что исцеление дает чудотворная икона Боголюбской Богоматери у Варварских ворот. Народ с надеждой хлынул к воротам лечиться у иконы. Там дело было так: приставили к стене лесенку, каждый по ней поднимается, прикладывается к иконе, а потом спускается и кладет в ящик пожертвования, а рядом попы служат молебны. Архиепископ Амвросий, дабы избежать заражения людей чумой при столпотворении на Варварке, распорядился перенести икону в храм. Но полицейские не сумели выполнить его приказ — на них неистово кинулся народ! Немедленно завязалась драка, переросшая вскоре бунт. Владыку Амвросия забили палками; расправившись с ним, чернь пошла громить карантинные дома, лазареты и убивать лекарей.

— Неужели не было в городе ни полиции, ни солдат? Ведь есть целый Московский городовой полк, и огромный артиллерийский парк у Кремля!

— Увы, Ваше Высочество, всё это было, да только не было в городе власти! Наместник Пётр Салтыков сбежал еще в самом начале поветрия, и всё осталось в безначалии. Много людей тогда погибло! Я первый попал в руки бунтовщиков, стоявших у Даниловского монастыря, где был наш чумной лазарет. Они схватили меня, сильно избили, и непременно убили бы, узнай, кто я такой, но я сказался подлекарем. Чудом спасся я от сих неблагодарных, искавших моей погибели!

— И что же, Москва всё время пока шла эпидемия была совсем безначальная, что ли?

— Наместник так туда и не вернулся, сидел в своём имении Марфино. Императрица увещевала его в письмах, да всё напрасно! Потом, уже осенью, в Москву из Петербурга прибыл граф Григорий Орлов и два гвардейских полка для восстановления порядка. Говорят, граф Орлов вызвался сам, добровольно. В Петербурге его уже отпевать собирались, но Бог тогда его миловал.

Григорий Алексеевич сразу собрал Московскую Медицинскую коллегию, в которой лекарей из русских не было, а лекари-иностранцы заявили ему, что чумы в Москве нет! Мол, русские неучи все путают — это пролежни у больных, а не чумные бубоны. Граф был страшно взбешён, он ведь сам видел трупы умерших от язвы людей: никто же не умирает просто от пролежней! А положение с каждым днём становилось всё более отчаянное; уже говорили о том, что Москву придётся целиком сжечь, вместе с жителями, не разбирая, кто болен, а кто здоров.

— Полагаю, императрица такого бы не одобрила!