Благословенный

Как только дали мы присягу воцарившемуся государю на верность службы, всем объявили приказ не надевать кроме мундира другого платья. Однажды я не исполнил приказа; надел теплую кирейку*, голову прикрыл конфедераткой** à-la-Костюшко, и пошел по Северной эспланаде к Сенатской площади. Я прошел благополучно, без страха и опасения, до самой Сенатской площади, не встретил даже ни одного обезшляпенного и оборванного, но на самой площади увидел ильный натиск полиции на носителей круглых шляп, фраков и жилетов. Первая мысль у меня была уклониться благовременно от нашествия. Я вспомнил об указании не надавать другого платья кроме мундира, не отлучаться без приказания из дворца; меня пугала и конфедератка на голове. К счастию моему, я был в 10 шагах от двери лучшего друга моего, Сергея Васильевича Козицкого, снимавшего там квартиру у почтенного чухонца и юркнул к нему, как чиж в дупло. Хозяин велел подать трубки и кофе и мы, будучи вне опасности подвергнуться оскорблению полицейских солдат, смотрели в окно на героев-полицейских, обдиравших добрых гельсингфорцев, и не могли удержаться от смеха! Чего там только мы не нагляделись! Один, лишенный шляпы, удостоенный изорвания фрака и жилета, в недоумении, что с ним сделали, ограждал себя знамением креста; вступивших же в спор и состязание с полициею героев приветствовали полновесными ударами палкою. Жалобам не внимали, суда не давали, а из бока или спины награждения полученного не вынешь, — это такой формуляр, которого никакая власть не может выскоблить: что на спине или на боку оттиснуто, с тем и в могилу ляжешь.

Друг мой, Козицкий, видев усердное исполнение особого повеления, сказал мне:

– Я вас, Фёдор Васильевич, не выпущу от себя до темной ночи; вероятно с ночною темнотою буря эта позатихнет, и вы благополучно в санках дойдете в полк. Я охотно согласился на предложение и остался у него до вечера.

Василий Алексеевич Плавильщиков знал уже об объявленной войне врагам отечества; ему сообщил эту тайну знаменитый наш Иван Афанасьевич Дмитриевский, который рано утром был у военного губернатора, Николая Петровича Архарова, видел собранное войско на истребление шляп и изуродование фраков и жилетов и слышал все распоряжения и наставления, данные предводителям: наступать смело, действовать решительно, без пардона. В. А. Плавильщиков давно уже послал слугу к театральному бутафору (покупщик всех потребностей для сцены) просить какой-нибудь старой театральной трехугольной шляпы; если бы кто предложил 100,000 ₽ за трехугольную шляпу, то и тогда не мог бы получить ее: во всех лавках, шляпами торгующих, и о заводе трехугольных шляп помысла не было. Слуга Плавильщикова замедлил; вот уже два часа пополудни, а слуги еще нет! В тогдашнюю эпоху всякая безделица наводила беспокойство; но скоро мы услышали большое словопрепирание, крик и всегда сему сопутствующую брань. Мы оба потихоньку сошли с лестницы, приложили уши к двери, чтобы дознать причину словопрения и услышали следующий разговор:

Слуга Козицкого вскричал: «Да что вы за бестолочь, не пускаете меня в дом, где я живу; меня посылал мой господин вот за шляпою, видите вот она, он меня дожидается».

А унтер полицейский, из гатчинских наших выкормышей, отвечал: «Да хотя бы сам финляндский митрополит, тебя дожидался — и тогда не пропущу; ты слеп разве? Посмотри хорошенько буркалами: видишь, дверь мажут, а мазать двери повелел Его Величество, и нам приказано до вечера все двери, ставни, фонарные столбы непременно выкрасить в шахматы по данному образцу, а кто не исполнит назначенной лепорции*** (пропорции), тому посулена неустойка богатая — 500 палок на спину; так я такого сытного угощения не желаю, и коли ты еще будешь нам мешать мазать, так я тебя так чупрысну по мордасу, что ты все звезды на небе пересчитаешь!»

Оказалось, король распорядился двери, ставни окон и все, что деревянное в строении выходило на улицу, в одни сутки раскрасить в шахматы; и Гельсингфорс принял вид гигантской гауптвахтной будки.

Прознав про то, Сергей Васильевич закричал слуге: «Что же делать: дожидайся, пока окончат!»

Через час спустя осада со входа к нам была снята и слуга, иззябнувший на улице, подал нам с ворчаньем засаленную и молью источенную шляпу, которая, вероятно, со времен Карла XII валялась в углу кладовой у доброго чухонского бюргера. Козицкий был очень доволен такой находке, — да как и не быть довольным; что до того, что засаленный, грязный войлок на голове, да под покровительством его голова цела, не отведут для житья каморки в Свеаборгской крепости!

Господа офицеры озадаченно переглядывались: «вот же дурак», «шут гороховый» — то и дело доносилось из их нестройных рядов.