Благословенный

— Вот так, господа, поживаем мы в Гельсинфорсе! Поверьте, — проникновенно заглядывая в глаза офицерам, произнес Ростопчин, — если, упаси Бог, король Павел всё-таки станет русским императором, через полгода половина из вас окажется в Сибири, а другая половина будет завидовать первой! Благословите судьбу, пославшую вам императора Александра — каков бы он не был, это много лучше его папеньки! А как служится при короле, расскажет вам господин Гейговиц.

Адам Фридрихович Гейговиц, поручик павловской гвардии, прибывший с Ростопчиным, охотно поднялся на сцену.

— Приветствую, господа преображенцы! Расскажу вам, как мы по воцарении Павла Петровича в Финляднии первый раз экипировались по новой форме! Я служил в одном из двух батальонов, которые, кроме Гатчинского полка, были переданы павлу Петровичу для обороны Финляндии. Заранее нам приказали явиться на ротный двор в 5 часов утра. Верный долгу, в урочное время я был уже на ротном дворе; двое гатчинских костюмеров, знатоков в высшей степени искусства обделывать на голове волоса по утвержденной форме и пригонять амуницию по уставу, были уже готовы; они мгновенно завладели моею головою, чтобы оболванить ее по утвержденной форме… и началась потеха! Меня посадили на скамью посредине комнаты, обстригли спереди волосы под гребенку, потом один из костюмеров, немного чем менее сажени ростом, начал мне переднюю часть головы натирать мелко истолченным мелом; если Бог благословит мне хоть 100 лет жить на сем свете, я этой проделки не забуду!

Минут 5 и много усердного трения головы моей костюмером привело меня в такое состояние, что я испугался, полагая, что мне приключилась какая-либо немощь: глаза мои видели комнату, всех и все в ней находившееся вертящимися. Миллионы искр летали во всем пространстве, слезы текли из глаз ручьем. Я попросил дежурного вахмистра остановить на несколько минут действие костюмера, дать отдых несчастной голове моей. Просьба моя была уважена, и профессор оболванивания голов по форме благоволил объявить вахтмейстеру, что сухой проделки на голове довольно, теперь только надобно смочить да засушить; я вздрогнул, услышав приговор костюмера о голове моей. Начинается мокрая операция. Чтобы не вымочить на мне белья, меня, вместо пудроманта, окутали рогожным кулем; костюмер стал против меня ровно в разрезе на две половины лица и, набрав в рот артельного квасу, начал из уст своих, как из пожарной трубы, опрыскивать мою несчастную голову; едва он увлажнил её, другой костюмер начал обильно сыпать пуховкою на голову муку во всех направлениях; по окончании сей операции, прочесали мне волосы гребнем и приказали сидеть смирно, не ворочать головы, дать время образоваться на голове клейстер-коре; сзади в волоса привязали мне железный, длиною 8 вершков, прут для образования косы по форме, букли приделали мне войлочные, огромной натуры, посредством согнутой дугою проволоки, которая огибала череп головы и, опираясь на нем, держала войлочные фалконеты с обеих сторон, на высоте половины уха. К 9 часам утра составившаяся из муки кора затвердела на черепе головы моей, как изверженная лава вулкана, и я под сим покровом мог безущербно выстоять под дождем, снегом несколько часов, как мраморная статуя, поставленная в саду. Принялись за облачение тела моего и украсили меня не яко невесту, но яко чучело, поставляемое в огородах для пугания ворон. Увидав себя в зеркале, я не мог понять, для чего преобразовали меня из вида человеческого в уродливый вид огородного чучелы.

И никак от сей экзекуции не избавиться; таковы нынешние нравы Гельсингфорса!

Преображенцы погрустнели. Кажется, даже самый легкомысленный унтер уже понял, что устраивать заговоры за дело Павла Петровича — занятие преглупейшее.

После этого полковник Скалон зачитал собравшимся высочайшее распоряжение:

— Господа, согласно рескрипта императора Александра, Преображенский полк раскассирован и расформирован. Его офицеры и солдаты распределяются среди армейских полков согласно прямого учёта чинов, без гвардейской льготы.**** Вместо них будет набран новый полк из армейских офицеров и солдат.

Основных заговорщиков судил Сенат. Николай и Платон Зубовы были приговорены к смертной казни, Николай и Иван Салтыковы — к пожизненному заключению. Более двух сотен так или иначе замешанных в деле представителей высшего света оказались лишены своих поместий и сосланы в самые разные концы бескрайней Российской империи.

Разумеется, по поводу судьбы всех этих людей немедленно начались бесчисленные ходатайства и просьбы. Я находил их за обеденным столом, заткнутыми за тарелку, в карманах собственной шинели, на подоконниках Зимнего Дворца и даже на крышке моего личного «ретирадного» кресла.

Однако ещё большее количество просителей, заступников и ходатаев являлись ко мне лично; разумеется, одной из первых была мадам Жеребцова. Но надо отдать ей должное: в отличие от остальных просителей, всё время пытавшихся просочиться контрабандою, она прямо попросила об аудиенции и, разумеется, сразу же её получила.