Благослови зверей и детей

Тефт нажал на газ, и дело пошло — мотор заурчал, они проехали еще ярдов сто. И встали. Мотор заглох с последним тяжелым вздохом карбюратора. Шестеро сидели не двигаясь.

— Умоляю, не произносите этого слова, — сказал Тефт.

Все молчали.

— Умоляю, даже про себя!

Но про себя все об этом подумали.

— Может, провод отошел, — сказал Тефт, вылез из кабины, подошел к капоту, открыл его и, достав из кармана фонарик, посветил на мотор. Выключив фонарик, он сунул его обратно в карман и медленно, не без торжественности закрыл капот.

Через ветровое стекло на него смотрели Коттон и Гуденау. Из кузова выглядывали Шеккер и братья Лалли.

В свете фар Тефт стоял, как в свете рампы. Серебряный орел поблескивал на его фуражке. На лице у Тефта блуждала улыбка.

— Как вам это понравится? — жалобно произнес Тефт. — Я и не поинтересовался, полный ли бак… Верьте или нет, мне уже приходилось угонять машины, и проблем с этим не было. Если кончался бензин, я угонял новую.

Улыбка сползла с его лица.

— Я конченый человек, — сказал он. — Правда, конченый.

Тефт капитулировал. В знак раскаяния он выставил свои длинные руки и прихлопнул ими по своим столь же длинным ногам. Потом распахнул на груди куртку.

— Предаю себя в руки ваши. Принесите меня в жертву господу нашему Бензину.

И, отвесив низкий поклон, с мученической миной на лице он распростерся на белом алтаре капота.

— Вырвите мое сердце, — добавил он, — и сожрите его.

Внезапно рампа погасла, и Тефт пропал в темноте. Это Коттон выключил фары. Лучше бы он этого не делал. Над ними нависла ночь. И их обуял страх перед ночью, а еще больше — перед истинным смыслом пустого бака. Наступила тишина — слышно было, как щелкает остывающий двигатель. Как потерпевшие кораблекрушение, они сидели молча, подавленные темнотой и новым, позорным доказательством их беспомощности.

— Простите, ребята, — произнес Тефт. — Ради Бога, простите.

9

— Простить? Это тебя-то простить? — взорвался Коттон. — Да на кой нам ляд тебя прощать?

Шеккер и братья Лалли выпрыгнули из кузова, а Гуденау выскользнул из кабины. Но слова Коттона лупцевали их, словно кнут.

— Недоделки! Недоделки! Верно Лимонад говорит — мы недоделки! Все у нас идет вкривь да вкось… Зачем только мы землю топчем!

Фраза оборвалась на середине. Не понимая, в чем дело, они приблизились к кабине. У Коттона случился обычный его приступ кататонии. Прямой как палка, он сидел за рулем, нижняя челюсть отвисла, руки впились в рычаг коробки скоростей — казалось, он ведет грузовик дальше, казалось, достаточно силы воли и рожденной бешенством ярости, чтобы заправить бак и катить дальше.