Благоуханность. Воспоминания парфюмера.

Константинополь был переполнен тогда союзными войсками, оккупировавшими Турцию, и многочисленными частями Добровольческой русской армии. Казалось, что турок даже меньше, чем иностранцев, но в то время они еще носили красные фески, и их нельзя было не признать и не выделить взором. Нам они очень понравились благообразием, чистотой, сдержанностью; о других жителях города это не всегда можно было сказать.

Среди целого ряда ярких воспоминаний о Турции всего более запомнились мне ее чудные мраморные бани, полные чар востока. Приятный запах душистого пара и струящейся воды встречает вас у самого входа. Пахнет ценным заморским деревом с легким пряным оттенком, благоуханностью бензойного ладана, тонким ароматом кожи... И когда, раздевшись, я оказывался в самом помещении бани, меня охватывали атмосфера удивительного благорасположения, тишины, приятности да еще чувство чего-то очень настоящего, словно находишься у самых истоков жизни. Мрамор согрет потоками горячей воды; сидишь на нем, и лень двинуться, повернуть голову; истома охватывает душу, но тело кажется легче, и мускулы играют под кожей. Заканчивается баня традиционной чашечкой крепкого турецкого кофе. Я стараюсь пить маленькими глотками, как настоящий правоверный турок. Навсегда запомнился мне запах этого кофе, смешанный с душистым паром...

Теплая осень, мягкая зима с двумя-тремя полуснежными днями, начало чудесной весны, Пасха — и мы уезжаем втроем в Югославию, в Белград, новую страну наших скитаний. Помню дорогу в теплушках с настежь открытыми дверями. Поезд движется медленно, стоит на всех полустанках, среди поля. Сестра сидит со спущенными на ступеньку ногами, выбегает на насыпь, рвет охапки цветов. Зажатые между сундуками и чемоданами, отгороженные семья от семьи перекинутыми через веревки одеялами, мы все же радуемся и этой новой весне, и теплому ветру Балкан.

Но в Белграде остаемся мы недолго: друзья находят нам квартиру в Панчеве, банатском городке на берегу Тисы. В то время почти вся Югославия жила сельским хозяйством, заводов было мало, автомобили встречались нечасто и дышалось вольно, всей грудью. Девять месяцев прожил я в этой гостеприимной стране, ожидая французскую визу. Во Франции хотел я закончить свое высшее образование. И вот в самом конце 21-го года виза пришла. Оставив мать и сестру в Банате, уехал я в Лилль, где поступил на химический факультет Католического университета. Начинался новый период моей жизни.

Лилльскую группу русских студентов создала и возглавила Варвара Николаевна Лермонтова. Содержание наше было оплачено частично католической иезуитской организацией, частично американским комитетом, во главе которого стоял мистер Томас Вайтмор.

Лилль поразил меня своей мрачной серостью, металлической сыростью, неприятными запахами угля и бензина. Мне, жителю южного Крыма с его садами и парками, трудно было поверить, что все деревья этого города, несмотря на постоянные дожди, покрыты густым слоем копоти... Как-то перед пасхальной заутреней поручили мне нарезать веток и цветов, чтобы украсить нашу домашнюю церковь; как же потом, слезая с дерева, я был озадачен своими черными от сажи рукам...

Днем жизнь в городе кипела, но оживление это было каким-то невеселым; к десяти часам вечера все улицы вымирали и только в самом центре города продолжалась какая-то жизнь. Но для серьезного учения лучшей обстановки не следовало и желать.

Мы жили все вместе в большом доме, окруженном садом. Католическое окружение и местное общество относились к нам внимательно и хорошо. Вероятно, этим мы были главным образом обязаны Варваре Николаевне Лермонтовой, ее такту и умению обращаться с людьми.

Пожилая, высокая, белоснежно-седая, с благородным лицом и сдержанными манерами, была она гранд-дамой и умела использовать это. Те же, кто знал ее ближе, не могли не ценить ее бесед, шарма и сердечности.

Многочисленные лекции и практические занятии в университете, многочасовые сидения за рабочим столом дома заполняли все наши дни и вечера. Лабораторные занятия меня мало привлекали из-за царящих там химических запахов, но я работал почти ежедневно, надеясь, что это лишь ступени, ведущие меня в желанный мир духов.

В часы отдыха, несмотря на то что почти всем нам было за двадцать, мы веселились, шумели и возились, как дети. У всех завязались знакомства с французами, переходившие порой в настоящую дружбу. Наиболее милое и теплое отношение встретил я в многочисленной семье Леклер. Анн, одна из дочерей, узнав, что во время летних каникул я мечтаю поработать в одном из парфюмерных Домов, напечатала и разослала мою просьбу в целый ряд парижских Домов. Один из них откликнулся. И меня взяли на месяц и даже предложили зарплату в 300 франков.