Благовест с Амура

К полудню пошел дождь, он мелко сеялся из низких туч, набегавших с юга, из-за сопочника на правом берегу Аргуни. Все ожидали, что Муравьев отложит отправление, но ошиблись: как только вдали показался цурухайтуйский караван, генерал приказал сниматься со швартовов. Сгибнев порадовался, что с утра медленно, но верно поднимал давление пара. Теперь, получив приказ, он дернул шнурок ревуна, тот рявкнул, выпустив белый кудрявый клубок, и «Аргунь» начала отрабатывать задний ход. Оркестр на палубе заиграл марш.

На берегу осталось мало народу — плачущие бабы, хмурые старики. И только ребятишки бежали с веселым гиканьем, не желая расставаться с чудным колесным павозком, до самой стрелки, еще разделяющей воды Шилки и Аргуни, стрелки, за которой начинался Амур.

Лодка генерала снова вырвалась вперед и первой вошла в воды Амура. Муравьев наклонился, заранее приготовленным стаканом зачерпнул темной амурской воды, которая в стакане оказалась чистой и прозрачной, и поднял, как бокал драгоценного вина:

— Друзья мои, товарищи, братья по оружию! — голос его зазвенел и долетел над водой до ближайших плотов и павозков. — Я поздравляю всех с возвращением на воды великого Амура! — И выпил до дна.

На плотах и палубах закричали нестройно «ура». Оркестр заиграл «Коль славен наш Господь в Сионе», и в расширяющуюся голубую прогалину неба выкатилось большое оранжевое солнце.

Николай Дмитриевич Свербеев в дневнике путешествия, который ему поручил вести Муравьев, восторженно записал: «Торжественна была эта минута, после двухвекового промежутка повторившаяся для русских на Амуре! Весело было смотреть на суда, которые неслись по гладкой поверхности реки».

На плоту Шлыка кипела подготовка к пиру: развели огонь в очажке, оборудованном на железном листе в центре плота перед балаганом, несколько человек чистили картошку — она была, конечно, прошлогодней, но крепкой, без ростков видно, хранили в холодном погребе. Сам Степан наточил топор и вышел с лосиной ногой к колоде в хвосте плота порубить мясо на куски — сначала крупные, потом помельче, чтобы уваривалось быстрее.

Он успел отрубить от ляжки пару хороших кусков и замахнулся топором снова, как вдруг что-то большое и темное обрушилось с неба чуть ли не на голову, ударило по глазам, сбило с ног; падая, Степан уже не мог остановить замах топора и рубанул мимо колоды. Бритвенно острое широкое лезвие вонзилось как раз в замковый узел смоленых канатов, крепящих хвостовую часть плота, и легко развалило его на две части. Быстрое течение веером развело бревна половины плота, разрывая крепления его середины; рухнул в воду один из двух станков с кормовым веслом-правилом и кормщик с помощником, только что лениво пошевеливавшие лопастью правила (на повороте в Амур работали носовые греби), оказались с головой накрыты волной; обрушились две стены балагана и в расходящиеся щели между бревнами посыпались складированные в балагане вещи.

На плоту развернулась бестолковая суета.

Упавший Степан бросил топор, вцепился в ускользающее бревно, заорал подскочившим Гриньке и Кузьме:

— Ташшите канат, вяжите крайнее бревно…

Парни бросились искать канат.

Несколько человек, собравшись на уцелевшей половине плота, занялись спасением кормщика и его помощника, которые бултыхались в ледяной воде совсем рядом, но никак не могли дотянуться до протянутых рук.

Все что-то громко кричали, перебивая друг друга.

К аварийному плоту поспешили ближайшие лодки; наползал, нависая бортом, плашкоут № 13, с борта которого уже бросали веревки.

Развернулся и пароход. Волна от его колеса докатилась до раненого плота и подняла разрозненные бревна. Они «заиграли» вразнобой.

Оступился и упал Гринька. Ногу Кузьмы зажало в щели, и он всеми силами старался ее выдернуть.

Занятые собой парни не заметили, как тело Степана соскользнуло с бревен и старший Шлык оказался в воде; бревна резко сомкнулись, с силой ударив его по голове, и оглушенный Степан скрылся в глубине.

Гриньке торкнуло в сердце; он оглянулся, не увидел отца и с воплем:

— Тятя-а! — прыгнул в воду, ныряя под плот. В просвеченной солнцем воде заметил ускользающее в сторону белое пятно отцовской рубахи и устремился за ним.

Краем глаза он уловил, что с двух сторон туда же стремятся еще две темные тени, но разглядывать, кто это, было некогда — он вцепился в шевелюру отца и потянул к себе, еще четыре руки ухватились за рубаху Степана и штаны, и втроем они потащили утопавшего наверх — к воздуху и солнцу.

Когда до поверхности оставалось совсем немного, один из спасателей вдруг отпустил Степановы штаны, изогнулся и схватился за свою ногу. «Корчей свело, — машинально подумал Гринька, — самого тащить надобно». И верно, второй спасатель тоже оставил Степана и взялся вытаскивать первого.

Вынырнули все вместе. Множество рук с разных сторон подхватили их, помогли выбраться на плот, который уже увязывали новыми канатами.

Степана уложили на заботливо подстеленные доски, лицом вниз; Гринька и Кузьма приподнимали его за поясницу и встряхивали — чтобы вода выходила. После нескольких встряхиваний изо рта полилось, Степан закашлялся.