Благовест с Амура

«С искреннею величайшею радостью честь имею поздравить вас с дивною, славною и нечаемою победой над сильнейшим врагом, нападавшим на нашу Камчатку, — писал преосвященный. — Прежде всего слава и благодарение Господу Богу, даровавшему силу и крепость нашим камчатским героям и благословляющему все ваши благие намерения и начинания! Кто теперь не видит, что если бы вы не сплыли и не сплавили с собою по Амуру хлеб и людей, то теперь в Петропавловске были бы только головни и пепел. И потому не знаешь, чему более радоваться — открытию ли Амура, столь благовременному, или спасению Камчатки, так ясно доказывающему пользу открытия Амура? Затем честь и слава вам как главному виновнику всего этого… Слава богу за все и про все!

Любопытно крайне, что вы намерены теперь делать относительно сохранения Камчатки, людей и славы защиты, ибо я уверен, что Государь Император вполне предоставит это вам, а мне кажется, что гордые и упрямые враги наши во что бы то ни стало постараются уничтожить Камчатку…

Призываю на вас и на все ваши благие дела, начинания и намерения благословение Божие…»

— М-да-а, — задумчиво произнес Муравьев, закончив чтение. — Владыко прав: тут есть над чем поразмыслить. Ну, в этом-то году Камчатке больше ничто не угрожает, а вот чего ожидать в следующем?

— А в следующем, я думаю, тоже будет сплав, — сказала Екатерина Николаевна, — и я обязательно поплыву вместе с тобой.

— Сплав, разумеется, будет, но я планировал занять его переселенцами. Без них амурское дело просто не выживет. Миша Волконский уже ими занимается. Кстати, очень толковый чиновник получается из этого мальчика. Муравьев усмехнулся. — Наверное, прозвучит цинично, но не сослали бы Сергея Григорьевича в каторгу, вырос бы Миша обычным избалованным княжонком, а Сибирь и служба из него нужного Отечеству человека делают. Вот увидишь, он еще далеко пойдет! Да… Так вот, о сохранении Камчатки. — Генерал встряхнул головой. — Мы, конечно, подождем, как Европа отзовется, но полагаю, что ни Англия, ни Франция обиды не стерпят, захотят взять реванш и придут в Камчатку много большими силами и много раньше, чем нынче. И героизм Завойко со товарищи город уже не спасет, а помочь ему я не успею…

Муравьев вскочил и заходил взад-вперед, заложив руки за спину. В будуаре ему было тесно, он цеплялся то за кресла, то за угол столика, но был настолько поглощен размышлениями, что не обращал на помехи никакого внимания.

Екатерина Николаевна молча следила за ним встревоженным взглядом, а потом вдруг просветлела лицом и сказала:

— Выходит, прав Невельской: не может Петропавловск быть главной базой?

— Что?! — вскинулся Николай Николаевич. Развернулся и, словно потеряв силы, рухнул в кресло. — О чем ты говоришь?! Я столько сил положил, чтобы убедить правительство перенести главный порт в Петропавловск, а теперь должен отказаться от своих же аргументов? И как я буду при этом выглядеть в глазах министров, в глазах самого императора?

— Как человек, который руководствуется не упрямством, а здравым смыслом.

— Так ты считаешь, — желчно усмехнулся муж, что я глупый упрямец?

— Ну, почему же глупый? — спокойно возразила Екатерина Николаевна, выдерживая его пронзительно-обиженный взгляд. — Был бы глупый, не смог бы управлять половиной России. И твоя идея с переносом порта была правильной. В свое время. Но все в мире меняется, и человек — тоже. Мы, женщины, чувствуем это быстрее, чем вы. И вам еще амбиции застят глаза, а выглядит это как упрямство. — Катрин пересела на подлокотник кресла мужа и обняла его кудрявую голову. Прижала к груди, зная, как он это любит, и шепнула: — Да я бы глупого никогда не полюбила.

Он затих на некоторое время, наслаждаясь нежностью жены, потом высвободился из ее рук и спросил:

— Значит, ты считаешь, что надо уходить из Петропавловска?

— Ты и сам так считаешь, — улыбнулась она. — Только еще не решил — куда.

— Куда, куда… Конечно, в Николаевский, в устье Амура, — сердито сказал он. И, помолчав, добавил: — Но все-таки подождем, что там скажут в Европе.

4

О том, что сказали в Европе, Иркутск узнал из газет, полученных лишь в середине декабря. Выходило как-то забавно: с одной стороны, французские, а особенно английские, журналисты изо всех сил старались преуменьшить урон, который понесли престиж и амбиции двух империй, с другой смешивали с грязью адмиралов, командовавших эскадрой, не жалея ни «самоубийцу» Прайса, ни старика Де-Пуанта. «Разгром союзной эскадры на Камчатке является исключительным оскорблением имперских флагов», — писала английская «Таймс». Ей вторил журнал «Юнайтед сервис мэгэзин»: «…Две величайшие державы земного шара были осилены и разбиты ничтожным русским местечком». И все сходились в одном, настраивая, соответственно, общественное мнение: оскорбление следует смыть кровью, разумеется, русской. Надо послать более мощные силы и стереть с лица земли этот презренный русский городишко — неслось изо всех углов Европы, и этот глас, вопиющий отнюдь не в пустыне, был услышан и на берегах Байкала.