Блаженны алчущие

Кто убийца? Все они. Шайка людоедов, свившая гнездо в проклятом доме. Орден Темных святых? Просто чокнутые, помешавшиеся от голода? Алый туман затягивал разум, не позволяя мыслить здраво, но точно он знал одно — они уже мертвы.

Он тоже был убийцей. Должен был быть, потому что больше ему ничего не оставалось. Тем более — теперь.

Кевин шагнул вперед, навстречу последней схватке. Сталь зашелестела по коже — оружие рвалось на свободу, чтобы стать продолжением его рук. Не для того он хранил свой фламберг…

Время замедлялось, густело, а в нем были они — неуклюжие, неповоротливые, насекомые в патоке. Выпад — и он насадил на меч одну муху. Когда женщина упала на четвереньки ему под ноги, в памяти вспыхнула картинка — она с мальчиком на коленях, его светлые кудри контраст с ее темными.

Клинок взмыл вверх, как крик, и упал — чистый удар, снесший ей голову с плеч. Брызги крови были везде, даже на его губах.

Кто-то завизжал впереди. Кевин шагнул дальше, на острие его меча — тишина.

А они всё ускользали от него, трусы. Отбивали удары, отбегали, двигаясь, как единое целое, сперва — к лестнице, потом — в узкий проход галереи, где будет не размахнуться, как следует. Как будто это могло спасти их от него, от его гнева, от ярости, раздиравшей ему грудь.

Из-за угла на него в самоубийственном порыве кинулся какой-то парень, с отчаянным воплем и дубинкой, вскинутой слишком высоко. Практически насадил себя на меч, и пару мгновений Кевин видел перед собой лишь распахнутый рот, блевавший кровью.

Пока избавлялся от тела, застрявшего на клинке, людоеды забились поглубже в кишку галереи. Фигуры вздрагивали перед глазами, двоились, троились. Единая темная масса, чудовище со множеством голов. Добыча, теплая плоть.

Кевин прыгнул на них, готовый резать, рвать, если надо — зубами и ногтями.

Он приземлился прямо в центр обведенного белым круга. Пол ушел из-под ног, и тьма распахнула пасть, проглотив Кевина Грасса с головой.

XXV. ~ Сердце красавицы ~

~*~*~*~

Час назад…

Во тьме, накрывшей его с головой, зажигались звезды. Шесть бледных, неровно мерцающих светил. Нет, это не звезды — пламя свечей.

Пламя. Они с Эллис занимались любовью, и в их движениях был огонь. А потом — или сначала — они сидели за столом…

Во мраке нет времени, потом и сейчас. Лишь шесть светлых точек и голос Эллис, звучавший из пучины памяти.

….Моя сестренка заболела… Ее спасла бы хорошая пища и тепло, но мы не могли ей их дать. И она умерла. Мама тоже все не поправлялась… А потом слегла я. Наша семья не из очень крепкого материала, как видишь.

Зато мы все держались вместе, мы и наши новые друзья. Молились. Каждый день молились, но боги молчали.

Мы просили небеса о куске хлеба, а они прислали нам только путника, раненного бандитами в пути — еще один рот, который было нечем наполнить. Отец заштопал его рану, но было ясно — если он пойдет дальше, без провизии, то все равно умрет. И мы стали думать. Это была ужасная мысль, но когда ты очень голоден, тебе приходят ужасные мысли. Кажется, первым ее высказал Том. Впрочем, это неважно.

Почти все согласились — я тогда была против, потому что не понимала. Я просто не знала — но потом, Филип, потом!.. Ты тоже узнаешь. Уже скоро.

У отца была его книга, он сказал, что древние боги услышат нас, если мы принесем им ту жертву, что они любят. Что они оставили нас, потому, что мы оставили их, и придут, стоит попросить. Что этот человек умрет не зря, а для общего блага.

Матушка не могла с этим смириться. У нее было такое нежное сердце… Это я нашла ее тело и записку. Она просила не трогать нашего гостя, написала, что ее жизнь все равно утекает, и она будет счастлива, если сможет продлить наши.