Блаженны алчущие

— Когда-то хотел.

— Перехотел? — Оскар усмехнулся. — Чего ж тогда вашей милости угодно?

— Ничего. Мне ничего не нужно.

Он много раз повторял эти слова, другим и себе, — пока, наконец, они не стали правдой. Вещи, которые стоили того, чтобы их желать, существовали на свете не для таких, как он. А драться за объедки Кевин устал.

— И чем тогда займешься? Продолжишь обрастать жирком среди твоих Ищеек?

— Подамся в наемники.

Это позабавило Алого Генерала. — Ну-ну. Тебя ждет отличная карьера, если посреди сражения начнешь размышлять. "А хочу ли я прикончить этого малого? И зачем мне это делать?"

— На поле боя все просто. Ты убиваешь, чтобы не убили тебя.

— А тут, что, по-другому? Эх, Грасс, — Генерал покачал головой, — ты еще так наивен. Как дитя малое.

Кевин усмехнулся в ответ. — А когда-то вы говорили, что у меня — черное сердце.

Оскар зевнул. Возбуждение схватки исчезало вместе с блеском в глазах, и его резкие черты снова застывали в гримасе презрительной скуки. — Но оно у тебя есть, Грасс, и в этом твоя проблема.

Неплохая эпитафия, если подумать.

— Что ж, прощайте. Спасибо за все.

Для злобной твари по убеждениям и призванию, Оскар и впрямь немало сделал для него. Больше, чем те, у кого для этого имелись все основания.

— Что-то подсказывает, что мы еще увидимся — если проснешься. Ну а коли нет, так и отправляйся к чертям, — Оскар отвернулся, показывая, что разговор закончен.

Отвесив прощальный поклон его спине, Кевин зашагал прочь, по улице, освещенной отблесками противоестественной зари. Крики и треск дерева доносились все глуше и глуше — скоро они совсем затихнут, и он останется наедине с собой.

Ему будет не хватать Алого Генерала — редкого человека, который не прикрывал жажду крови красивыми словесами, а совершая мерзкие поступки, не искал им оправданий. Оскар был прав: убивать — единственное, на что Кевин годится, то, для чего родился на свет. Этим и он и займется, оставив вопросы людям получше него.

Вот только один, самый последний…

~*~*~*~

Осень 663-го

Будь боги милосерднее, все и закончилось бы там, у позорного столба. В последней схватке с собой, с болью, с миром, который так яростно его отвергал.

Это сражение он выдержал с честью. Палач даже похвалил его, чем Кевин абсурдно гордился. Будто получил теплый привет от далекого Оскара Картмора, тоже палача по призванию.

Но спектакль закончился, актеры и зрители разошлись. Тюремные стены защищали его от матери и от реальности — теперь пришлось остаться с ними лицом к лицу.

Они жили бок о бок в мрачной норе, ставшей будто еще темнее и меньше после того, как оттуда ушла вся надежда. Почти не разговаривали, обмениваясь словами только по самым насущным вопросам. Сперва Кевин оправлялся после пыток, затем серьезно заболела мать… Они растягивали свои скромные сбережения, как могли, но скоро те подошли к концу.

Начинать жизнь заново оказалось тяжелее всего. Пришлось выйти в поисках пропитания на улицы, где многие знали его и знали, что с ним произошло. Кевин не боялся самой черной работы, но искать ее, подходить к людям и заговаривать с ними, просить о чем-то — о, лучше бы провалиться сквозь землю!

После недели бесплодных блужданий, он не придумал ничего другого, как приползти в Свору. Там не были осведомлены, что Картморам он больше не друг, поэтому Доудер помог ему найти работенку-другую, из тех, кровавых, что Кевин сейчас предпочитал всем остальным.

Потом свел его с человеком, проводившем рукопашные бои в старом амфитеатре. Драться на кулаках со сбродом за деньги — совершенно недостойное занятие для человека благородного, и в самый раз — для опозоренного. Кевину оно пришлось по душе: наконец-то он смог выплеснуть ярость, убивавшую его изнутри, как гной в забродившей ране.

В дни боев он получал неплохие деньги, и все же это не могло считаться ни постоянным, ни надежным заработком. Одновременно они с матерью продавали все, что можно было продать — в том числе книги, что покупались для Военной Академии, одежду поприличнее, драгоценные ножны фламберга. Что делать с самим мечом, Кевин решил не сразу. Продать? Бросить Филипу под ноги? Потом в голову пришла — и прочно там поселилась — странная идея: когда-нибудь он убьет Картмора тем самым клинком, что тот ему подарил. Кевин чувствовал — подходящий момент настанет. Он даже развеселился немного, впервые за долгое время достал меч-бастард из-под кровати и отполировал до блеска.