Матушка передала Офелии дар, оставленный для нее тетей Вивианой. Это был драгоценный ковчежец, где лежал ноготь блаженного мученика Уго и клочок его одежды со следами священной крови. Сама тетя уехала в дальний путь — в храм святого Алиера-Чудотворца, молиться о победе лорда Томаса, опять возглавившего военный поход против этих ужасных андаргийцев. Матушка была в восторге от подарка, и все гости воспользовались возможностью почтительно поцеловать отделанную перламутром поверхность ковчежца. Офелия про себя попросила святого, чтобы он защитил отца, позволил ему вернуться домой.
От матушки ей достался сборник молитв в драгоценном переплете, а от имени отца ей вручили браслет, камеи в золоте. Офелия поднесла его к губам и сразу надела. Украшений в ее ларце хранилось немало, но это был подарок отца, который сражался сейчас в дальних землях, подвергая себя опасности. У нее даже слезы набежали на глаза, когда подумала об этом.
И тут же высохли, стоило увидеть официальный подарок Денизы — принадлежности для кукольного домика, который Офелия недавно начала обставлять. Набор фарфора, серебряную посуду, даже прыскалку для окон, которая пригодится кукле-служанке, зеркало и инкрустированный перламутром крошечный комод. Вещички были изготовлены на заказ, в идеальной пропорции к обстановке домика и куклам, которые его населяли. У Офелии появился лишний повод поцеловать любимую подругу.
Пришли на праздник и друзья Филипа. Некоторых из них Офелия знала лучше, других — хуже, но ни с одним ей не приводилось часто общаться. Пол Клавис почему-то густо залился краской, когда приветствовал ее мать, Гидеон Берот все время посматривал на Денизу, а Кевин Грасс, высокий молодой человек, с которым Офелия танцевала на своем первом настоящем балу, подарил ей книгу стихов и огромный букет полевых цветов.
Он смотрел на нее серьезно, без улыбки, и Офелии показалось, что на душе у него тяжело. Может быть, он в кого-то влюблен?.. Все в кого-то влюблялись, пока она чахла и старела в четырех стенах.
— Мне очень жаль, что не могу преподнести вам ничего, достойного вас, — сказал Кевин Грасс. — Я сам выбирал книгу, но заплатил за нее ваш брат… А это цветы с Меладийских полей, к югу от города, их я собирал сам.
— Они замечательные, — от души сказала Офелия, вдыхая аромат цветов, казавшийся запахом самого солнца.
Подарок друга насмешил Филипа. — Мелади — в паре часов ходьбы от твоего дома! — Он покачал головой, посмеиваясь. — Ну ты и чудак. Плестись в такую даль, чтобы вручить цветы девчонке, живущей посреди цветущего сада!
— Наверно, это и правда довольно глупо, — пожал плечами Кевин Грасс. — Но у вас здесь другие цветы.
— В простых цветах полей нашей страны есть особая прелесть, — заметила Гвенуар Эккер, стоявшая неподалеку. У нее был крупный нос, слегка похожий на утиный клюв, и широкий рот, у бедняжки, но глубокий грудной голос звучал так, что заслушаешься. — А чьи это стихи?
— Мориса Ализана.
— А о чем этот стих? — спросила она. — О сумасшедшем, да?
— О любви.
Ну зачем, зачем он произнес это слово! Стоило кому-то сказать "любовь", и Офелия так ужасно краснела. Вот и теперь, ее вдруг бросило в жар, к щекам прилила краска. Что господин Грасс о ней подумает? Офелия поспешно отвернулась, якобы чтобы положить книгу на стол, уже заставленный подарками, и начала ее перелистывать, не разбирая ни строчки.
— Это очень красивая баллада, Офелия, — улыбнулась Гвенуар. — Я уверена, она вам понравится.
— Коли Гвенуар так говорит, — сказал Филип, поворачиваясь к ней, — значит, так и будет.
Девушка смущенно потупилась. — Вы слишком добры. Хотя Ализан не нуждается в моей рекомендации.
Кевин Грасс тоже посмотрел на Гвен, все так же мрачно, исподлобья. Спросил, будто нехотя: — Вам он нравится?
— Да, очень. Особенно его виланель о времени и сонет о детях, играющих в саду, помните? Это так удивительно, когда незнакомец будто рассказывает тебе о твоих собственных чувствах, которые ты никогда не смогла бы столь точно облечь в слова, — Когда Гвенуар говорила так вдохновенно, сияние ее теплых карих глаз преображало некрасивое лицо, делая его почти привлекательным.
— А я предпочитаю всему другому его балладу об умирающем солдате, — сказал Кевин Грасс. — Мне нравится, что Ализан не увлекается пустыми красивостями, как современные стихоплеты, которым все равно, есть ли в их стихах смысл, лишь бы получилось рондо. — Кевин — ценитель поэзии, — с усмешкой вставил Филип, — каким бы невероятным это ни показалось, глядя на него.
— Лишь того немногого из нее, что чего-то стоит, — буркнул Кевин Грасс. Он уже не смотрел на Гвен, вместо этого угрюмо изучая свои руки, в которых вращал шляпу. Кисти у него были большие, грубые — совсем не похожи на руки ее братьев.