Блаженные похабы. Культурная история юродства

Возможно, к тому же периоду относится и другой юродивый – Феодор (память – 25 февраля, в святцах с XI в.)¹⁸. В разных синаксарях (календарях канонизированных святых) ему посвящено одно и то же двустишие: “Ты добровольно изменил свой разум, подобно Давиду, о всеблаженный. Но спасался ты [при этом] не от Анхуса [ср. 1 Цар. 21:10], а от [земной] жизни”¹⁹. Единственная биографическая деталь, известная о Феодоре, – это слово , стоящее рядом с его именем в Криптоферратском эклогадионе²⁰. Топоним “Колокасион” из других источников неизвестен. Единственное, относительно чего можно строить шаткие гипотезы, это его примерное местоположение. Дело в том, что – чрезвычайно редкое греческое слово, обозначавшее корень египетской кувшинки, использовавшийся в медицинских целях. Это растение также засвидетельствовано в Малой Азии: в Галатии (Сикеоне)²¹ и Понте²². Быть может, где-то там располагался и тот населенный пункт (или монастырь), где подвизался Феодор Юродивый. По этой причине маловероятно, чтобы он был балканским святым.

II

Десятое столетие ознаменовалось подъемом юродства. Но теперь отношение общества к святости было уже иным. В агиографии наблюдается переоценка ценностей, и на первый план вместо аскетических выходят социальные добродетели. Византия, не знавшая феодализма, не могла усвоить того “аристократического” идеала святости, который был столь широко распространен на Западе, но тем не менее святыми все чаще становились люди из состоятельных семей, деятельные и предприимчивые, щедрые жертвователи, рачительные хозяева²³. Разумеется, в такой компании юродивый выглядел более странно, чем среди пламенных аскетов, пустынников, трансвеститов, странников и добровольных нищих, коими полнился ранневизантийский синаксарь. Поэтому и сам юродивый в его “втором издании” ведет себя, как мы убедимся, не в пример смирнее своих предшественников.

Обратим прежде всего внимание на житие Григентия (BHG 706), созданное в Х веке²⁴. Там фигурируют целых три персонажа, так или иначе напоминающих о юродстве. Автор помещает их в разных городах – Морине, Карфагене и Риме, – однако, по мнению издателя жития А. Бергера, агиограф никогда не был в этих местах, а провел всю жизнь в одном из константинопольских монастырей, так что все жизненные детали, которые он до нас доносит, относятся к столице Империи. Вот первый из этих эпизодов:

В том городе обретался один святой муж именем Петр, который по причине [своей] славы у людей стал прикидываться дурящим . Он был весьма нестяжателен, а пребывал иногда безвестно в безлюдных частях города, иногда же в самом его центре. Люди не знали про него, до какой степени этот человек был рабом Иисуса Христа. Как-то раз блаженный [Григентий] отправился в Великую Церковь; был там и святой Петр… Святой Петр, узрев [Григентия], сказал: “Добро пожаловать, чадо Григентий! Твой отец и твоя духовная мать очень горюют о тебе…” Блаженный Григентий, услыхав такое, был потрясен провидчеством святого мужа… он поразился: тот был крайне смирен и изнурен от строгого воздержания, так что представлял собой кожу да кости. Был он невероятно согбен и никогда не поднимал головы, одет был этот почтенный человек в совершенные лохмотья (Works and Deeds, с. 220).

В изображении Петра агиограф использует несколько крохотных фрагментов специфически юродской парадигмы, но в его поведении нет ничего вызывающего.

Другой случай благочестивой симуляции в житии Григентия – это некая Филофея из Карфагена (место действия, повторим, совершенно условно). Девушка “прикинулась, будто ее обуял бес” в тот момент, когда ее совсем уж было соблазнил некий юноша. С тех пор Филофея неизменно держалась раз принятого облика и “в образе бесноватой служила Богу живому” целых 36 лет (Works and Deeds, с. 278). Впрочем, поскольку никакой агрессии против окружающих эта ложная бесноватая не проявляла, то ее нельзя причислить к юродивым в строгом смысле слова²⁵. Наиболее интересен третий экзотический персонаж, описанный в житии. На нем следует остановиться подробнее. Агиограф утверждает, будто нижеследующий эпизод имел место в Риме, но топографические сведения, приводимые им, весьма условны.