Блаженные шуты

Уже с вечера сестры заняты приготовлениями к нынешнему утреннему празднику. Все обложено цветами, сотни высоких белых свечей зажжены в часовне, алтарь покрывает вышитая хоругвь, которая, как мне сказали, относится ко времени, когда черных монахов и в помине не было, и которую используют исключительно ради такого дня. Святая часовенная реликвия, фаланга перста Пресвятой Девы в золотой раке, выставлена на обозрение, так же как и торжественные облачения и одежды Пресвятой Девы. Новая Святая Мария облачена в голубое с белым одеяние, ну и, как водится, у ног белые лилии. Этот запах я учую за сотню шагов, несмотря на понаставленные перед всеми дверьми жаровни, в которых, несмотря на зной, курятся благовония и сандал, чтобы отгонять черные мысли. Помимо этого по стенам развешаны факелы, и повсюду приношения со всякими обетами. Пространство наполовину подернуто дымкой, и поэтому свет из витражных окон словно загустел, и в нем искрятся драгоценными камнями разноцветные блики.

Я тайно наблюдал с той стороны дамбы, как приближается кортеж епископа. Даже издали слепили глаза яркие краски — прискорбно, что он по-прежнему нуждается в такой пышности и показном блеске. Это свидетельствует о гордыне, с которой он и по сей день не совладал, что человеку духовного сана вдвойне не пристало. Ливрейная рать, позолоченная сбруя сверкает на солнце... Ничего, очень скоро я порядком подпалю вашу мишуру, но сперва мы с ним, он и я, исполним короткую сарабанду. Я так долго, с таким нетерпением ждал этого момента.

Ну да, он упустил отлив. Я это предвидел; неспроста я столько времени следил за передвижениями туда и сюда по этой дамбе. Он рассчитывал прибыть к нам вчера вечером, до вечерни, но на нашем побережье прилив меняет направление через одиннадцать часов. Правда, на той стороне имеется гостиница; удобно расположенная на такой случай. Должно быть, он в ней и заночевал, — вне всякого сомнения кляня чурбана, который ввел его со временем в заблуждение. Отлив начался в семь. Даю ему два часа, чтоб добраться до монастыря, уже все готово. Если повезет — и не подведет некая толика здравомыслия, — он прибудет как раз тогда, когда наступит пора начать мою маленькую комедию.

Не спорю, песенку Черного Дрозда в два счета можно оборвать. Но только не такому ряженому пугалу, как вы, монсеньор. Обещаю, уж этот спектакль вы демонстративно не покинете. Какая жалость, что моя Элэ не сможет присоединиться к нам в финале, но тут уж, я полагаю, ничего нельзя изменить. И все же очень жаль; она бы непременно его оценила.

14

♠

Час Первый

Настало время; к моменту моего появления все уже собрались в часовне. Даже моих хворых бедняжек привели, чтоб поприсутствовали, — правда, на всем протяжении долгой службы им было разрешено сидеть и на колени вставать их не обязывали. Перетта, разумеется, отсутствовала, но на это особого внимания не обратили; ее появления и исчезновения всегда были спонтанны, и никто ее особенно не хватился. Отлично. Надеюсь, она запомнила свою роль. Крохотную рольку, но прелестную. Буду весьма огорчен, если она не сумеет ее надлежаще исполнить.

— Дети мои!

Как отлично я их выдрессировал; блестящими глазками сквозь пары ладана они смотрели на меня, как будто во мне едином их спасение. Мать Изабелла стояла справа от меня, близко от жаровни; в дымке ее лицо казалось пепельно-серым.

— Сегодня празднуем мы самый священный и самый дорогой нашему сердцу из всех святых дней. Праздник Святой Богоматери.

Гул пробежал по пастве, вылившийся в А-а-аххх! радости и счастья. Но сквозь гул различил я, как застучали по шиферной крыше первые капли дождя; наконец-то он к нам пришел. Это исключительно сочеталось с моими планами. Подумать только, до чего кстати в моем замысле явление грома небесного. Возможно, Господь обеспечит его к нужному времени, тем самым доказав, что и ему чувство иронии не чуждо. Но я уклонился. Вернемся же к Святой Деве, пока она не утратила всю свою свежесть. На чем я остановился?

— Богоматери, которая с небес взирает на нас в окружении темных сил. Святой Девы, которая утешает нас в дни невзгод, которая чиста, как голубь, как белая лилия, — красиво поешь, Лемерль, — прощение и сострадание которой безгранично.

А-а-ах-х-х! Не зря мы используем этот язык любви для совращения подобных глупых девственниц; амвонная риторика до неприличия сходна с риторикой спальни, подобно тому как наиболее любопытные разделы Библии перекликаются с бесстыдством античного мира. Теперь я играл на этом родстве слов, что было им прекрасно известно, сулило восторги, выходящие за пределы человеческих возможностей, безграничное исступление любви в дланях Господних. Земное страдание — почти ничто, говорил я им, по сравнению с грядущими радостями: плоды Райского сада — тут у Антуаны даже слюнки потекли, — счастье бесконечного служения в Царствии Божием.

Многообещающее начало. Я уже заметил, как сестра Томасина принялась нервно ухмыляться; рядом — лицо Маргериты конвульсивно задергалось. Отлично.