Блаженный Иероним и его век

Даже самый Иерусалим во времена Иеронима был уже не тем городом, с которым иудеи связывали свое героическое прошлое. История последних веков этого места, священного и проклятого в одно и то же время, была ужасна. Разоренный еще Титом, окончательно разрушенный и потерявший имя свое при Адриане (он был переименован в Элию Капито-лину после вторичного иудейского восстания), Иерусалим должен был выносить еще новые проявления негодования и пренебрежения со стороны цезарей, ревнителей язычества, — и это уже не как центр иудейского культа, а как средоточие религиозных памятников христианства. "От времени Адриана и до Константина, в течение почти ста восьмидесяти лет, на месте Воскресения совершалось поклонение идолу Юпитера, а на скале, где некогда был распят Христос, стояла мраморная статуя Венеры: гонители думали, что уничтожат в нас веру в крест и воскресение, если идолами осквернять святые места. Даже наш Вифлеем, царственнейшее место на земле, где — как псалмопевец поет — "Истина над землею взошла", — этот Вифлеем осеняла роща Фамуза, т. е. Адониса, и в пещере, где некогда плакал малютка Христос, оплакивался любовник Венеры". Константин восстановил для христиан в прежней чистоте их святыни, но евреи и во времена Иеронима были так же отторгнуты от своего Сиона, как сотни лет назад. "Но даже до сего дня вероломным виноградарям, после убийства слуг и, наконец, сына Божия, запрещено вступать в Иерусалим, кроме как только для сокрушения. И они покупают за деньги, чтобы им позволено было оплакивать гибель царства своего, так что те, кто некогда покупали кровь Христа, теперь должны покупать свои слезы: самое рыдание не безвозмездно для них. Посмотри в годовщину взятия и разрушения римлянами Иерусалима, как сходится этот скорбный народ, стекаются отжившие век женщины и старики в лохмотьях, подавленные тяжестью лет, телами и обличьем своим свидетельствующие о гневе Божьем. Собирается толпа несчастных, и в то время, когда горит на церкви Воскресения Христова орудие его казни и с горы Олив (Елеонской) сияет знамя креста, на развалинах храма своего терзает  грудь  свою  жалкое  племя,  — жалкое,  но  не вызывающее сожаления. Слезы текут по щекам, худы и бледны руки, спутаны волосы, а воин требует платы, чтобы не мешать им плакать долее. И кто же усомнился бы, видя это, "в дни скорби и тесноты, в дни опустошения и разорения, в дни тьмы и мрака, в дни трубы и крика" (Соф 1, 15-16). Потому что есть у них и трубы во времена плача, и — согласно пророку — голос торжества превратился в стон печали. Взывают над пеплом святилища своего, над разрушенным жертвенником, над когда-то крепкими городами, над высокими зубцами храма, с которых некогда свергли они Иакова, брата Господня". Библейская способность создавать массовые сцены потрясающего трагизма, как можем видеть, не была потеряна евреями и в христианскую эпоху. По уже указанным причинам избегая Иерусалима, Иероним, Павла и их спутники поселились в Вифлееме. Здесь, казалось, должна была найти свое осуществление та идиллия, которую рисовал себе Иероним перед бегством из Рима. "В этой обители Христовой... все — простота, и кроме пения псалмов, всегда молчание. Куда бы ни обратился ты, — пахарь, налегая на плуг, напевает "аллилуя", жнец в поте лица развлекается псалмами, и виноградарь, кривым ножом подрезая лозы, поет что-нибудь из пророка Давида. Таковы стихи в этой стране, таковы любовные мелодии, как их называют, таков крик пастухов и орудия земледелия". Это лирическое изображение, конечно, не совсем отвечало действительности, скорее служа для автора упражнением в художественном описании, но основной элемент глубокого покоя, господствовавшего в небольшом палестинском местечке, передан несомненно верно.

IX

В Вифлееме Павла основала монастырь и странноприимный дом. Иероним взялся за продолжение своих ученых трудов, за детальное изучение еврейского языка. Как всегда изысканный в своей речи, он и об этом сообщает не без некоторой стилистической грации: "Мы основали в этой области монастырь и гостиницу, чтобы случайно Иосиф и Мария, придя в Вифлеем, опять не оказались бы без крова". "С каким трудом, с какими издержками я достал себе Бар-Анину (имя раввина, с которым Иероним занимался изучением еврейского языка. — А. Д.) — ночного учителя. Он боялся своих, и являл для меня второго Никодима".