Бледнолицая ложь. Как я помогал отцу в его преступлениях

— Привет! Я только что переехал из резервации навахо, — сказал я, обращаясь к симпатичной девочке. Наверняка она будет добра ко мне. — Можно сесть рядом с тобой?

— Ты это уже говорил утром, на уроке. Что-то ты не похож на индейца. Почему не в набедренной повязке? Ты будешь сдирать с нас скальпы? Вы живете в типи?

Все расхохотались.

Я залился краской.

— Я чероки. Индейцы так больше не живут.

— Интересно, как ему понравится на Ханука-Хайтс? — спросил мальчик, сидевший рядом с ней.

— Или в Кошер-Каньоне?

— Что?

Их слова были мне так же непонятны, как объяснения учителей на занятиях.

— Твоя мамаша раздобыла эти тряпки в «Гудвил» или нашла на помойке? — хихикнула другая девчонка. Все сидевшие за столом опять рассмеялись.

Я поглядел на свою одежду и вдруг увидел ее их глазами: грязные джинсы с протертыми коленями, застиранная байковая рубашка и стоптанные кеды. Получить по физиономии от Гилберта Блэкгота и то было приятнее, чем стоять вот так.

Остаток дня я старался ни с кем не встречаться глазами. Вечером, когда я пришел домой и поздоровался с Моной, она ответила мне ледяным молчанием. Если ей и нравилось жить на Восточном побережье, она никак этого не показывала.

У отца день, похоже, тоже не задался.

— В главном управлении сидят одни всезнайки из Гарварда. Ой, точнее Хаахвахда!

Он протянул это слово с высокомерной гримасой.

— Они так далеко запихали себе головы в задницы, что дышат собственным дерьмом.

Отец сжал кулаки и подтянул руки к груди.

— Но если они их вытащат, я им покажу, как смотрится хаахвахдская кровь на их дорогих рубашках и костюмах.

В новом роскошном доме мы с братом и сестрой притихли, в точности как после переезда в Болотный поселок, а потом после переселения к нам Моны. Весь ужин мы сидели молча, а потом устроились на красном диване в гостиной, продолжая вспоминать свой первый день в школе.

Салли сказала:

— Некоторые ребята были ко мне добры, но многие смеялись над моей одеждой. И уроки такие трудные!

— Я тоже ничего не понял, — согласился с ней Сэм. — Одна учительница сказала, мне надо учиться на два класса младше.

— И я тоже нормально себя чувствовал только на физкультуре, — присоединился к ним я.

— Дети в моем классе знают кучу вещей, о которых я слыхом не слыхивал. Я даже не понимаю, какие вопросы задавать.

В тот вечер Сэм шепнул мне на ухо:

— Может, отцу с Моной тоже тут не нравится?

— Очень надеюсь, — ответил я, но в душе мне было страшно, что мы никогда не вернемся в Форт-Де- файнс.

Каждый день был хуже предыдущего, потому что становилось все яснее, насколько сильно я отстал. Учителя спрашивали, почему я не понимаю темы — ведь программа во всех школах одинаковая. Я не знал, что им ответить. В резервации ничего подобного не преподавали.

С общением у меня тоже были проблемы. Каждый раз, когда я пытался с кем-то заговорить, от меня спешили отделаться. Кто-то просто проходил мимо, словно не слышал меня, — точно так же наши соседи когда-то вели себя с мамой.

Чтобы не чувствовать себя таким одиноким и потерянным, я снова стал бегать и читать — как в Гэллапе и Форт-Дефайнс. После школы я отправлялся в парк Рок-Крик, где мог проблуждать до темноты. Через пару недель для меня нашлось место на развозе газет; теперь я доставлял «Вашингтон пост» и «Вашингтон ивнинг стар».

Каждый день я прочитывал «Пост» от корки до корки. Меня интересовала национальная политика — в Вашингтоне она считалась местной. Я хотел побольше о ней узнать. Как обычно, я расспрашивал своих клиентов, как прошел их день, а они давали мне чаевые в благодарность за услуги. Я хотел стать частью их жизни, но вписаться в нее казалось нереальным.

В Кенсингтоне у меня не было Томми, Генри, Джима и Ричарда. Те дети, кто соглашался проводить со мной время, сами считались изгоями — как Джеймс и его брат Джон. Мы познакомились с ними, когда я подкачивал на заправке шину у своего велосипеда.

— Спорим, ты ни разу в жизни не нарушил ни одного правила, — поддразнил меня Джим. — Ты образцовый доставщик газет.

— Чтоооо? — мое лицо растянулось в улыбке. — А ну, подожди-ка секунду!

Я убедился, что механик занят с «Шевроле», нуждавшимся в ремонте, и потихоньку вытащил у него из открытого ящика с инструментами два съемника для сердечников, затолкал себе в карман и подхватил свой велосипед, велев новым приятелям дожидаться в конце улицы.

На парковке возле банка я показал им инструменты.

— Мы их можем использовать, чтобы спускать шины.

Я продемонстрировал, как работают съемники, — точно как отец в ночь перед осенними гонками в Уин- доу-Рок.

— Воздух выйдет буквально за пару минут. Если вытащить сердечник, то сколько шину ни надувай, она тут же сдуется обратно. Запасных сердечников никогда ни у кого нет, можете мне поверить.

— Откуда ты все это знаешь? — удивился Джеймс. — Это очень круто! Мы можем сдуть все шины в Кенсингтоне. Давайте начнем со школы: там сегодня родительское собрание.

Я рассмеялся.

— Отличная идея! Увидимся через пару часов. А на следующий вечер сдуем шины соседям, которые нам не нравятся.