Бледный всадник: как «испанка» изменила мир

Одесса отличалась от обеих северных столиц теплым климатом и жизнерадостным, гедонистически и космополитично настроенным и открытым навстречу западному влиянию населением. Среди одесситов было полно евреев – от трети (по официальным данным) до половины и более (по неофициальным) от полумиллионного населения города. А еще одесситы были для своего времени весьма продвинутой публикой в плане понимания природы инфекционных заболеваний и необходимости санэпиднадзора. «Русский Марсель», как вскоре после ввода в строй местного порта прозвали Одессу, к началу эпидемии «испанки» уже два с лишним века служил важнейшим транзитно-перевалочным пунктом на пути восточных шелков и пряностей в Константинополь и дальше на запад. Порт изначально был уязвим перед привозными заморскими патогенами, и практически сразу же после присвоения Одессе статуса города Екатериной Великой в 1794 году там была введена карантинная система. Однако редко где и когда карантин полностью избавлял портовые города от моров, и в Одессе имеется целый ряд массовых захоронений их жертв, самое приметное из которых – Чумка (или Чумная горка), до сих пор заметно возвышающаяся над окружающим ландшафтом.

Поэтому вполне логично, что в 1886 году Илья Мечников выбрал именно Одессу под размещение там первого в России учреждения, призванного целенаправленно бороться с эпидемиями, – Одесской бактериологической станции. Учреждена она была после создания Пастером и Эмилем Ру вакцины против бешенства с целью разработки и производства такой же и других вакцин от всяческих болезней. За первые полгода там сделали уколы от бешенства 326 пострадавшим от укусов животных-переносчиков, в том числе и приезжим из Румынии и Турции. Мечников, однако, вскоре отпал от коллектива русских коллег. В отличие от них он чувствовал себя более ученым, нежели медиком-практиком, да и функции «заведующего» бактериологической станцией были ему в тягость. Так и вышло, что двумя годами позже Мечников, скрепя сердце и загодя тоскуя по беззаветно любимой России, перебрался в Париж, а станцию перепоручил своему самому способному (и квалифицированному) помощнику Якову Бардаху[202].

При Бардахе станция проводила важные исследования возбудителей и механизмов передачи сибирской язвы, брюшного тифа, холеры, малярии, туберкулеза. Когда он ввел в городе обязательную бактериологическую экспертизу питьевой воды и выяснилось, что она изобилует палочками – возбудителями брюшного тифа Salmonella enterica typhi, санитарная служба городского водопровода отказалась верить в то, что это заболевание распространяется с водой и обрушилась на ученого с обвинениями в саботаже водоснабжения города. Время быстро показало, что Бардах был прав, вот только ежедневные очереди из тифозной бедноты, выстраивавшиеся у входа на станцию в надежде получить лекарство, переполнили чашу терпения властей. Одесса и без того с давних пор считалась рассадником революционного вольнодумства, и бактериологическая станция была поставлена под полицейский надзор.

То ли из-за этих замызганных очередей, то ли из-за его экспериментов с возбудителями смертельно опасных болезней, то ли из-за его еврейства, но так или иначе в 1891 году Бардаха сняли с должности. По российским законам евреи не имели права возглавлять определенные учреждения, а кроме того, действовали жесткие квоты их приема на учебу и работу. Чтобы обойти эти ограничения, некоторые евреи выкрещивались и брали себе русские фамилии и имена, но не таков был Бардах. В графе «национальность» в любых анкетах и официальных документах он прямо и даже с гордостью писал: «еврей». Мечников очень горевал, узнав об увольнении Бардаха: «Наука потеряла даровитого работника». Но, получив от Пастера приглашение в Париж, Бардах отказался, предпочтя остаться на родине и служить ей и дальше[203].