Блек. Маркиза д'Эскоман

— Вы думаете? Ну тогда знайте: ей все известно, я вам ручаюсь в этом, а вот вы, один только вы, не подозреваете 0 том, что происходит у нее в душе. Послушайте, — продолжал шевалье, смягчая голос, — вот вам мой последний совет. Вы не любите более госпожу д’Эскоман; это ее беда, но еще более это ваша беда; однако, за отсутствием любви постарайтесь все же не забыть о долге, к которому вас обязывает ее преданность и ее слабость. Только чувство долга может остановить вас на краю гибельной пропасти, куда вы скатываетесь. Будьте мужчиной, обдумайте свое положение, сохраняя твердое желание быть на высоте; постарайтесь почаще напоминать себе, что вы бедны и что у вас есть два кредитора, с которыми вы обязаны расплатиться: госпожа д’Эскоман, доверившая вам свою жизнь, и бедная служанка, принесшая вам сегодня утром свои последние гроши. Займитесь же трудом и не превращайтесь в Монгла, причем в Монгла без его ухарства, его пылкости и его веселого нрава, которые хоть как-то сглаживали сделки, совершаемые настоящим Монгла с его собственными нравственными началами. И в заключение, дорогой мой мальчик, хочу напомнить вам заповедь из Писания: "Если рука твоя соблазняет тебя, отсеки ее и брось в огонь"; так следуйте же этой заповеди и не возвращайтесь более к Маргарите, коль скоро вы недостаточно богаты, чтобы оплатить и четверть часа из того времени, которое она не сможет вам уделить, не нанеся ущерб своей коммерции… Вы обещаете мне это?

Луи де Фонтаньё склонил голову и не отвечал.

Они прошли еще несколько шагов в молчании; внезапно шевалье остановился и сказал:

— Моя головная боль решительно становится нестерпимой; пожалуй, я не вернусь в Оперу; засвидетельствуйте мои почтения нашей прелестной маркизе и передайте ей мое сожаление, что я вынужден отказаться от чести проводить ее домой. Если вы или она будете нуждаться во мне, я остановился в гостинице "Риволи". Прощайте, любезнейший друг.

И шевалье, не пожав руку молодому человеку, растворился в толпе, а Луи де Фонтаньё вернулся в театр к Эмме, удивившись странной совестливости шевалье де Монгла, появившейся у того на старости лет.

XXXIV ГЛАВА, В КОТОРОЙ НА СЦЕНЕ ВНОВЬ ПОЯВЛЯЕТСЯ ЗОЛОТОЙ ЛУИДОР

Щедрая дружеская помощь шевалье де Монгла г-же д’Эс-коман оказалась напрасной.

Согласно закону тяготения, скорость падающего тела увеличивается пропорционально квадрату пройденного им пути. Данному физическому явлению соответствует и даже обнаруживается заметнее его подобное же физиологическое явление. Никто не в состоянии измерить чудовищную скорость, с какой несчастье низвергает тех, кого оно преследует, в пропасть, где им предстоит разбиться.

Сначала несчастье поразило Эмму в ее любви; затем, поскольку она не сломилась от этого удара, который вполне мог бы стать для нее смертельным, оно первый раз нанесло удар по ее материальным интересам, и испытания, последовавшие за этим первым испытанием, пошли одно за другим без остановки и передышки.

Она лишилась кредита и растеряла своих покупателей;

любой долг, любое денежное обязательство, какими бы незначительными они ни были, требовали от нее с такой строгостью, с таким чрезмерным старанием, что бедная Эмма не могла объяснить себе это иначе как своим прошлым; избавиться от магазина, покупка которого обошлась ей столь дорого, она не могла; ей удалось избежать банкротства лишь решившись, к своему глубокому огорчению, воспользоваться сбережениями Сюзанны, которые гувернантка ей без конца предлагала с яростной настойчивостью, ибо она никак не могла понять, почему г-н де Монгла получил предпочтение, на какое у нее было столько оснований заявить свои права.

Понадобились эти три тысячи франков и деньги, вырученные от продажи обстановки в Кло-бени, чтобы г-жа д’Эскоман могла достойно покинуть улицу Сез. Эмма так настрадалась в этом жилище, что она покидала его с истинным счастьем, хотя изгонял ее оттуда денежный крах. Для того, кого колесуют, для того, кого удручает горе, всякое изменение положения служит облегчением.

Тем больше оно было облегчением для Эммы. Она входила в скромный дом, нанятый ими на улице Пепиньер, с зародившейся надеждой, что переезд послужит каплей воды, которая освежит ее иссохшие губы.

Быть любимым — огромное счастье, но для некоторых сердец, щедрее одаренных по сравнению с другими, любить самим составляет еще большее счастье. С тех пор как Луи де Фонтаньё стал к ней так невнимателен, так холоден и так равнодушен, Эмма безропотно отказалась от счастья быть любимой, но она надеялась, что Небо оставит ей это утешение — любить самой; она полагала, что этого ей может быть достаточно; она нежила и лелеяла эту несбыточную надежду, основывая на ней все свое будущее.