Блеск и коварство Медичи

— Не сомневаюсь, — промолвил великий герцог. Ситуация осложнялась тем, что, пока Иоанне не удалось родить сына, Фердинандо считался наследником титула. Можно было подумать, что они станут по этой причине заклятыми врагами, но этого не случилось. Иоанна была такой набожной, что красная тиара Фердинандо просто ослепляла ее воображение. — Синьора Камилла, оденьтесь, как подобает, в самое простое платье. Ваши служанки могут помочь вам. Я выбрал место, где вы уединитесь, чтобы предаваться трауру.

— Вы не посмеете отправить меня в монастырь, — заявила она. На лице ее виднелась большая красная отметина, в уголке губ притаилось пятнышко крови, а глаза ее бегали, переводя взгляд с пасынка на тело лежащей на полу служанки и обратно. — Мне все равно, как вы себя называете, Франческо, принцем или великим герцогом, или же повелителем мира. Вы не мой повелитель, и я не стану вам подчиняться. Это мой дом, и я останусь здесь сколько пожелаю.

— Синьора, вилла ди Кастелло принадлежала Медичи со времен Лоренцо Великолепного. Вы могли считать это своим домом, пока был жив мой отец, но больше этому не бывать.

— Думаете? — Камилла начала впадать в бешенство от злости и страха. — У меня есть документы. Мне принадлежат не только драгоценности, но и вилла ди Кастелло. Убирайтесь! Убирайтесь отсюда все! Оставьте меня одну.

Великий герцог подал знак стражникам. Те подошлии взяли Камиллу под руки. Оставшиеся две служанки, с распахнутыми от ужаса глазами, стояли как вкопанные.

— Сопроводите ее в монастырь Сантиссима-Аннунциата^[30], — приказал великий герцог. — Если она не желает переодеваться, пусть идет в ночной сорочке — монахини разденут ее, а затем оденут как послушницу. Пусть запрут ее в келье и не будут давать ничего, кроме хлеба и воды.

— Сантиссима-Аннунциата… — начала Камилла. — Нет! Это же равносильно самой смерти! Я не хочу прожить остаток своих дней в монастыре! Я не пойду! У меня есть документы — они в руках моего адвоката, и он покажет вам, он докажет, что вилла и драгоценности — мои!

— Заберите и четверых оставшихся ее служанок, этих двух и двух в прихожей. Посмотрим, в чем они признаются, когда попробуют посидеть в кельях монастыря на протяжении нескольких недель.

Женщины беспрекословно подчинились, безропотно переступив через тело своей мертвой компаньонки. Камилла Мартелли вела себя не так тихо. Она кричала, дралась со стражниками, пиналась, царапалась и кусалась, пока им не пришлось связать ее по рукам и ногам и вынести из покоев.

Когда ее крики и проклятия стихли вдали, великий герцог мимоходом положил желтый бриллиант обратно в шкатулку и закрыл крышку.

— Вилла ди Кастелло должна быть немедленно опечатана, — сказал он. — Завтра я пошлю секретарей провести опись драгоценностей и мебели.

— А как насчет документов, о которых: она все время твердила? — настойчиво спросила Изабелла. Она жаждала прибрать к рукам драгоценности матери.

— Я выясню имя ее адвоката, и мои законники с ним разберутся.

Вернулся дон Пьетро со священником. Увидев тело фрейлины, тот опустился на колени и принялся перебирать четки, читая отпущение грехов.

— Я не могу поверить, чтобы он мог так поступить, — сказала Изабелла. — Я имею в виду нашего отца. Он мог отдать этой женщине любой другой дворец, но только не виллу ди Кастелло. Он не посмел бы отдать ей драгоценности нашей матери.

— Она свела его с ума, — сказал великий герцог, — особенно в последние месяцы. Неважно. Спустя несколько недель в монашеской келье, постясь и ежедневно пробуя хлыст, которым монахини истязают свою плоть, она будет счастлива подписать любые бумаги, которые я ей дам.

Выйдя из покоев, он тут же забыл о драгоценностях, о вилле и законниках. Камилла Мартелли, обнаженная, на коленях, рыдающая, и ее белая спина — вся в следах от хлыста — оставалась в его памяти чуть дольше. Затем исчезла и она. Теперь он думал о своей лаборатории, английском алхимике, о своей новой sorror mystica и о том, как они вместе изготовят Lapis Philosophorum.

Ему даже не пришлось оглядываться, чтобы посмотреть, идут ли за ним все его придворные. Он и так знал, что идут.

Глава 8

Боттино и Серавецца, к северо-востоку от Флоренции

Десять дней спустя

— Значит, старый тиран действительно мертв?

Руан провел рукой по серебряной прожилке в камне. Фонарь смотрителя шахты замерцал, ловя отблески металла в руде — она была необычайно чистой. Он чувствовал разницу текстуры руды и окружавшего ее камня. Она уходила

дальше в туннель, от первоначальной жилы ответвлялись прожилки поменьше, которую Агрикола[31] — отец горного дела и настоящий гений металлургии, не такой шарлатан, как его сын, — назвал бы vena dilatata[32].