Блеск и нищета куртизанок. Евгения Гранде. Лилия долины

— Да, да, — продолжала она. — Вы должны доставить мне удовольствие, отужинав у меня… Нет смолы крепче, чем сургуч бутылки с шампанским, чтобы связать людей; он скрепляет все дела, и особенно те, в которых люди запутываются. Прошу пожаловать ко мне нынче же вечером, вы попадете в теплую компанию! А что до тебя касается, мой миленький Фредерик, — сказала она на ухо барону, — ваша карета еще тут, скачите на улицу Сен-Жорж и привезите Европу, мне надо распорядиться насчет ужина… Я пригласила Люсьена, он приведет с собою двух остряков… Мы заставим сдаться англичанина, — сказала она на ухо госпоже дю Валь-Нобль.

Перад и барон оставили женщин наедине.

— Ах, дорогая! Какая же умница ты будешь, если заставишь сдаться эту толстую шельму, — сказала Валь-Нобль.

— Если я этого не добьюсь, ты мне одолжишь его на неделю, — отвечала Эстер, улыбаясь.

— Нет, ты бы его не вытерпела и полдня, — возразила госпожа дю Валь-Нобль. — Трудно мне достается хлеб, зубы об него обломаешь. Никогда в жизни больше не соглашусь осчастливить англичанина… Все они холодные себялюбцы, разряженные свиньи…

— Как! Никакого уважения? — сказала Эстер, смеясь.

— Напротив, дорогая, это чудовище еще ни разу не сказало мне «ты».

— Ни при каких условиях? — спросила Эстер.

— Негодяй неукоснительно величает меня сударыней и сохраняет полнейшее хладнокровие даже тогда, когда все мужчины более или менее любезны. Вообрази, любовь для него все равно что бритье, честное слово! Он вытирает свои бритвы, кладет их в футляр, смотрится в зеркало, как бы говоря всем своим видом: «Я не порезался». Притом он обходится со мной так почтительно, что можно сойти с ума. И разве этот мерзкий милорд Разварная говядина не глумится надо мной, заставляя бедного Теодора полдня торчать в моей туалетной комнате? Наконец, он ухитряется противоречить мне во всем. И скуп… как Гобсек и Жигоне, вместе взятые. Он вывозит меня обедать, но не оплачивает наемной кареты, в которой я возвращаюсь обратно, если случайно не закажу своей…

— И сколько же он дает тебе за такие услуги? — спросила Эстер.

— Ах, дорогая, можно сказать, ничего. Наличными пятьсот франков в месяц и оплачивает выезд. Но что это за выезд!.. Карета вроде тех, что берут напрокат лавочники в день свадьбы, чтобы съездить в мэрию, в церковь, в Кадран бле… Он мне опостылел с этим уважением. Когда я не скрываю от него, что я раздражена, что я не в духе, он не сердится, а говорит мне: «Ай шелау, штоуб миледи имей суой волю, ибо ништо так ненавийстн для джентельмэн, как сказать молодой милой дженшен: ви ейст хлопок, ви ейст тоуар! Хе-хе! Я ейст члейн обчесс тресвуэсс в борбэй оф раубств». И мой изверг по-прежнему бледен, сух и холоден, давая мне этим понять, что уважает меня, как уважал бы негра, и что это исходит не от его сердца, но от его аболиционистских убеждений.

— Гнуснее быть невозможно, — сказала Эстер, — но я разорила бы этого китайца!

— Разорить? — воскликнула госпожа дю Валь-Нобль. — Для этого надо, чтобы он любил меня!.. Да ты бы сама не пожелала попросить у него и двух лиаров. Он бы тебя важно выслушал и сказал бы в таких британских выражениях, в сравнении с которыми и пощечина кажется любезностью, что он платит тебе достаточно дорого за «такую маленьки вуещь, как любоув в наша джизнь».

— Подумать только, что мы, в нашем положении, можем встретить такого мужчину! — вскричала Эстер.

— О моя милочка, тебе посчастливилось!.. Ухаживай хорошенько за своим Нусингеном.

— У твоего набоба, верно, что-то есть на уме?

— То же самое сказала мне и Адель, — отвечала госпожа дю Валь-Нобль.

— Помилуй, дорогая, этот человек как будто решил внушить женщине ненависть к себе, чтобы в какую-то минуту его прогнали прочь, — сказала Эстер.

— Или хочет вести дела с Нусингеном и взял меня, зная, что мы с тобой дружны: так думает Адель, — отвечала госпожа дю Валь-Нобль. — Вот почему я и представила его тебе сегодня! Ах! Если бы я была уверена в его замыслах, я премило сговорилась бы с тобой и с Нусингеном!

— Не случалось ли тебе вспылить? — сказала Эстер — Высказать ему все начистоту?

— Попробовала бы сама! Какая хитрая!.. Все равно, как ты ни мила, а он убил бы тебя своими ледяными улыбками. Он бы тебе ответил: «Я проутивник оф раубств энд ей суободн…» Ты бы ему говорила препотешные вещи, а он бы глядел на тебя и говорил: very good[17], и ты бы поняла, что в его глазах ты только кукла.

— А рассердиться?