Блеск и нищета куртизанок. Евгения Гранде. Лилия долины

— Что прикажешь делать? Мы дали обещание друг другу.

— Дай опротестовать этот вексель, — сказала подруга, смеясь.

— Делай, что я тебе говорю, и убирайся. Я слышу, подъезжает экипаж. Это Нусинген, человек, который сойдет с ума от счастья! Он-то меня любит… Почему мы не любим тех, кто нас любит, ведь они в конце концов делают все, чтобы нам понравиться…

— Вот именно! — сказала госпожа дю Валь-Нобль. — Эта вроде истории с селедкой, самой злокозненной из рыб.

— Почему она злокозненная?

— Ну, этого никому так и не удалось узнать.

— Ступай, душенька! Надо выпросить для тебя пятьдесят тысяч франков.

— Ну, прощай…

Вот уже три дня, как обращение Эстер с бароном Нусингеном резко переменилось. Обезьянка стала кошечкой, а кошечка становилась женщиной. Эстер одаряла старика сокровищами нежности, она была само очарование. Ее вкрадчиво-нежные речи, лишенные обычной ядовитости и насмешки, вселили уверенность в неповоротливый ум банкира; она называла его Фрицем; он думал, что любим.

— Мой бедный Фриц, я тебя достаточно испытывала, — сказала она, — я тебя достаточно мучила; в твоем терпении было высочайшее благородство, ты любишь меня, я вижу это и вознагражу тебя. Ты мне нравишься, и я не знаю, как это случилось, но теперь я предпочла бы тебя молодому человеку. Возможно, опытность тому причиной. Со временем замечаешь, что любовь — это дар души, и быть любимым, ради наслаждения ли, ради денег ли, одинаково лестно. Притом молодые люди чересчур большие эгоисты, они думают больше о себе, чем о нас; ты же думаешь только обо мне. Во мне вся твоя жизнь. Поэтому и я ничего больше не требую от тебя, я хочу доказать тебе, до какой степени я бескорыстна.

— Я вам ничефо не даваль, — отвечал очарованный барон. — Я думаль подарить вам зафтра дрицать тисяч франк рента… Это мой сфатебни подарок…

Эстер так мило поцеловала Нусингена, что он побледнел и без пилюль.

— Смотрите не подумайте, — сказала она, — что все это за ваши тридцать тысяч ренты… нет… а потому что теперь… я люблю тебя, мой толстый Фредерик.

— О, поже мой! Почему меня испитифал… я был би так сшастлив три месяц…

— Что это, из трех или из пяти процентов, мой дружок? — сказала Эстер, проводя рукой по волосам Нусингена и укладывая их по своей прихоти.

— Из трех… у меня их осталься от несостоятельни дольжник…

Итак, в это утро барон принес государственное долговое обязательство; он собирался позавтракать со своей дорогой девочкой, получить от нее распоряжения на завтра, на знаменитую субботу, большой день!

— Полючай, мой маленки жена, мой единствен жена, — радостно сказал барон, просияв от счастья. — Будет чем платить расход по кухня на остаток ваш тней…

Эстер без малейшего волнения взяла бумагу, сложила ее и убрала в туалетный столик.

— Ну вот, теперь вы довольны, чудовище несправедливости, — сказала она, потрепав Нусингена по щеке. — Наконец-то я хоть что-то от вас приняла! Теперь я уже не могу высказывать вам всякие истины, ведь я делю с вами плоды ваших, как вы называете, трудов… И это вовсе не подарок, бедный мой мальчик, а просто-напросто моя доля прибыли в деле… Ну, полно, не гляди на меня биржевиком! Ты отлично знаешь, что я тебя люблю.

— Мой прекрасни Эздер, мой анкел люпфи, — сказал барон, — прошу вас не говорить мне так никогта! Пускай говорит весь сфет, что я вор, я был бы равнодушен, лишь бы я был честни челофек для ваши глаз… Я все больше и больше люблю вас…