Блеск и нищета куртизанок. Евгения Гранде. Лилия долины

Камюзо опять уткнулся в бумаги, изъятые при аресте, и ожидал возвращения начальника тайной полиции. Тот оказался весьма проворным: допрос начался около одиннадцати часов, а когда часы показывали половину двенадцатого, появился пристав и шепотом доложил следователю, что Биби-Люпен прибыл.

— Пусть войдет! — отвечал господин Камюзо.

Биби-Люпен вошел, но, против всяких ожиданий, не вскричал: «Это, конечно, он!..» — а остановился удивленный. Он не узнавал своего клиента в этом человеке с лицом, изрытым оспой. Колебание агента озадачило следователя.

— Рост его, дородность его, — сказал Биби-Люпен. — Эге! Да это ты, Жак Коллен! — продолжал он, вглядываясь в его глаза, форму лба, ушей… — Есть в тебе то, чего нельзя переиначить… Конечно, это он, господин Камюзо… У Жака Коллена на левой руке должен быть шрам от ножевой раны; прикажите ему скинуть сюртук, вы увидите…

Жак Коллен был принужден снова снять сюртук. Биби-Люпен засучил рукав его сорочки и показал пресловутый шрам.

— Это след пули, — отвечал дон Карлос Эррера, — вот еще множество таких же шрамов.

— Ну конечно, и голос его! — вскричал Биби-Люпен.

— Ваша уверенность, — сказал следователь, — может быть принята к сведению, но это не доказательство.

— Знаю, — отвечал смиренно Биби-Люпен, — но я найду вам свидетелей. Одна нахлебница пансиона Боке уже здесь… — сказал он, глядя на Коллена.

Маска невозмутимого спокойствия, которую надел на себя Коллен, не выразила ничего.

— Введите эту особу, — сказал господин Камюзо решительно, но под личиной равнодушия в нем чувствовалось недовольство.

Его волнение не ускользнуло от Жака Коллена, мало надеявшегося на благосклонность судебного следователя, и он впал в состояние безразличия после бесплодных усилий понять причину этого недовольства.

Пристав ввел госпожу Пуаре, неожиданное появление которой заставило содрогнуться каторжника, но его испуг не был замечен следователем, казалось принявшим какое-то решение.

— Как вы прозываетесь? — спросил следователь, приступая к исполнению формальностей, которыми начинаются все показания и допросы.

Госпожа Пуаре, старушонка в темно-синем шелковом платье, белесая и сморщенная, точно телячья грудинка, заявила, что прозывается Кристиной-Мишель Мишоно, что она супруга сира Пуаре, что ей пятьдесят один год, что она родилась в Париже, проживает на углу улицы Пуль и улицы Пост и по своему положению содержательница меблированных комнат.

— Сударыня, — сказал следователь, — вы жили с тысяча восемьсот восемнадцатого по тысяча восемьсот девятнадцатый год в семейном пансионе, который держала некая госпожа Воке?

— Да, сударь. Там я и познакомилась с господином Пуаре, чиновником в отставке. Он стал моим мужем, но вот уже год, как он прикован к постели… Бедняжка! Он тяжело болен. Поэтому я не могу надолго отлучаться из дому…

— Не проживал ли там в вашу бытность некий Вотрен? — спросил следователь.

— О сударь, тут целая история! Это был страшный каторжник…

— Вы содействовали его аресту.

— Какая ложь, сударь!..

— Вы перед лицом правосудия, не забывайте этого!.. — сурово сказал господин Камюзо.

Госпожа Пуаре умолкла.

— Постарайтесь вспомнить! — продолжал Камюзо. — Вы встречали этого человека?.. Узнали бы вы его?

— Ну еще бы!

— Так вот, не он ли это?.. — сказал следователь.

Госпожа Пуаре нацепила очки и воззрилась на аббата Карлоса Эррера.

— Плечист… приземист… но… нет… вот если бы… Господин судья, — продолжала она, — вот если бы мне взглянуть на его грудь, я бы его вмиг узнала. — (См. «Отец Горио».)

Следователь и протоколист расхохотались, забыв о важности своих обязанностей; Жак Коллен принял участие в их веселье, но в меру. Подследственный еще не успел надеть сюртук, снятый с него Биби-Люпеном, и по знаку следователя любезно распахнул сорочку.

— И точно, его шерстка… Но как она поседела, господин Вотрен! — воскликнула госпожа Пуаре.

— Что скажете теперь? — спросил следователь обвиняемого.

— Что это безумная! — отвечал Жак Коллен.

— Ах, боже мой! Да если бы я даже и усомнилась — ведь лицо-то у него было совсем другое, — зато голос тот же. Ну конечно, это он мне тогда пригрозил… Ах! Это его взгляд!..

— Агент уголовной полиции и эта женщина не сговаривались между собой, а показали одно и то же, — заметил следователь, обращаясь к Жаку Коллену. — Ведь ни он, ни она не видели вас раньше. Как вы это объясните?

— Правосудие совершало ошибки еще более грубые, нежели та, к которой могут привести показания женщины, опознающей мужчину по волосам на его груди, и подозрения агента полиции, — отвечал Жак Коллен. — В моем голосе, взгляде, росте находят сходство с важным преступником… Это звучит неубедительно. Что касается до воспоминаний, которым, не краснея, предается мадам и которые свидетельствуют о ее коротких отношениях с моим двойником… то вы сами над этим посмеялись. Не будет ли вам угодно, сударь, для пользы дела, ради выяснения истины, которую я в моих интересах стремлюсь восстановить с не меньшим рвением, чем вы в интересах правосудия, спросить у этой дамы… у госпожи Фуа…

— Пуаре…