Блеск и нищета куртизанок. Евгения Гранде. Лилия долины

— Не подумайте, что я набрасываю на себя тень, сказав вам, что эти деньги, возможно, будут найдены, — продолжал Жак Коллен, давая понять следователю, что он предвосхищает его подозрения. — Слуги любили бедную девушку; и, будь я на свободе, я занялся бы розысками этих денег, которые принадлежат теперь Люсьену, существу, любимому мною больше всего на свете. Не соблаговолите ли вы дать мне прочесть письмо? Это дело минуты… Ведь в нем доказательство невиновности моего дорогого мальчика… Вам нечего опасаться, что я его уничтожу или сообщу о нем, ведь я в одиночной камере.

— В одиночной!.. — вскричал судейский чиновник. — Вы туда больше не вернетесь. Теперь уже я вас прошу установить с наивозможной быстротой ваше звание; обратитесь к вашему послу, ежели угодно…

И он протянул письмо Жаку Коллену. Камюзо был счастлив, почувствовав, что он может выпутаться из затруднительного положения, удовлетворив генерального прокурора, госпожу де Мофриньез и госпожу де Серизи. Однако ж он изучал холодно и с любопытством лицо своего подследственного, пока тот читал письмо куртизанки; и хотя на этом лице были отражены самые искренние чувства, он говорил себе: «А все же это физиономия каторжника».

— Вот как его любят!.. — сказал Жак Коллен, возвращая письмо; и когда он поднял голову, Камюзо увидел, что оно облито слезами. — Если бы вы знали его, — продолжал он. — Какая это юная, какая чистая душа, а какая блистательная красота! Дитя, поэт… невольно чувствуешь желание пожертвовать собою ради него, удовлетворить его малейшие прихоти. Милый Люсьен, как он очарователен, когда ласков!..

— Послушайте, — сказал судейский чиновник, делая еще одно усилие обнаружить истину, — не может быть, вы не Жак Коллен.

— Нет, сударь, — отвечал каторжник.

И в эту минуту Жак Коллен, как никогда, был доном Карлосом Эррера. Желая завершить свой подвиг, он подошел к следователю, увел его в нишу окна и, подражая манерам князей церкви, принял доверительный тон.

— Я так люблю этого мальчика, сударь, что, если бы понадобилось объявить себя преступником, за которого вы принимаете меня, ради того чтобы избавить от неприятностей кумира моей души, я принял бы на себя вину, — сказал он, понизив голос. — Я поступил бы по примеру бедной девушки, убившей себя ради него. Потому-то я и умоляю вас, сударь, оказать мне милость и немедленно освободить Люсьена.

— Мой долг не позволяет мне этого, — сказал Камюзо добродушно, — но раз это в согласии с велением Неба, правосудие умеет быть обходительным, и если вы представите веские доказательства… Говорите откровенно, записывать не будем…

— Так вот, — продолжал Жак Коллен, обманутый добродушием Камюзо, — я знаю, как страдает бедный мальчик в эту минуту; он способен покончить с собой, оказавшись в тюрьме…

— О, что касается до этого!.. — сказал Камюзо, пожимая плечами.

— Вы не знаете, кого вы обязываете, обязывая меня, — прибавил Жак Коллен, желавший тронуть другие струны. — Вы оказываете услугу ордену более могущественному, нежели какие-то графини де Серизи, герцогини де Мофриньез… да, кстати, они-то и не простят вам, что их письма очутились в вашем кабинете… — сказал он, указывая на две раздушенные пачки их посланий. — Мой орден памятлив…

— Сударь, — сказал Камюзо, — довольно! Поищите другие доводы для меня. Я несу мой долг столько же перед подследственным, сколько и перед общественным обвинением.

— Ну, так поверьте мне, я знаю Люсьена, у него душа женщины, поэта и южанина, переменчивая и безвольная, — продолжал Жак Коллен, утвердившийся наконец в своей догадке, что следователь склоняется на его сторону. — Вы убедились в невиновности молодого человека, так не мучьте же его, не подвергайте допросу; покажите ему это письмо, скажите, что он наследник Эстер, и отпустите его на волю… Если вы поступите иначе, вы раскаетесь; а если просто, без оговорок, возвратите ему свободу, я сам вам объясню (оставьте меня в секретной) завтра или нынче вечером все, что могло вам показаться загадочным в этом деле, а также причины ожесточенного преследования моей особы, но я рискую жизнью, ведь моей головы домогаются уже пять лет… Если Люсьен будет свободен, богат, женат на Клотильде де Гранлье, моя земная миссия окончена, я не буду больше спасать свою шкуру… Мой преследователь — шпион вашего последнего короля…

— А-а! Корантен!

— Ах, его имя Корантен?.. Благодарю вас… Итак, сударь, обещаете ли вы исполнить мою просьбу?

— Следователь не может и не должен ничего обещать. Кокар, распорядитесь, чтобы пристав и жандармы препроводили подследственного в Консьержери! Я прикажу, чтобы нынче же вечером вы уже были в пистоли, — прибавил он мягко, кивнув головой подследственному.

Пораженный просьбой Жака Коллена, только что им выслушанной, и вспоминая, с какой настойчивостью, ссылаясь на болезненное состояние, он добивался, чтобы его допросили первым, Камюзо вновь почувствовал недоверие к нему. Охваченный смутными подозрениями, он увидел, что мнимый умирающий шагает, как Геркулес, бросив все свои так отлично разыгранные приемы, ознаменовавшие его появление.

— Сударь!..