Блеск клинка

На берегу стояли разрушенный старинный византийский замок и католическая церковь, построенная венецианскими вельможами, владельцами острова. Они и дворяне посещали ее по воскресеньям. Здесь была также и греческая церковь, где многие рыбаки — ловцы багрянки и пастухи преклоняли колени на древней базальтовой плите и стояли в нефе без скамеек, исповедуя христианскую веру, которая столь незначительно отличалась от веры их западных собратьев. На Китире еще не слышали о хрупкой унии греческой и римской церквей.

Греки пасли стада или ловили в море моллюсков; и у каждого малоподвижного неприглядного маленького морского существа они извлекали пузырь вблизи головы, выжимали из него в бутылочки клейкую массу и продавали за баснословную цену. Ибо это был единственный источник знаменитого пурпурного красителя. Основная его часть отправлялась в Европу, где использовалась для крашения кардинальских мантий и тонирования драгоценных листов пергамента для священных книг, писанных серебром и золотом. Пурпурные мантии, окрашенные этим красителем, носили короли, а крупные вельможи, если средства позволяли им, иногда щеголяли пурпурными поясами и перчатками. Но здесь, на Востоке, где обычаи и традиции соблюдались более строго, пурпур применялся исключительно для мантий и высоких ботинок Иоанна Палеолога шестого, императора Константинополя, и Иоанна Комнина четвертого, императора Трапезунда.

Флотилия плоскодонных лодок, приводимых в движение с помощью длинных кормовых весел смуглыми греками в диковинных костюмах и коротких белых плиссированных юбках, с головами, повязанными для защиты от солнца цветными тряпками наподобие тюрбана Абдула, подплыла к «Леди» с пресной водой, лимонами, красной смородиной, оливковым маслом, козьим сыром и вином. Часть вина имела желтый цвет, в нем была растворена ароматная смола мастикового дерева, ценное лекарство, которое каждый хороший западный врач от Виллановы до мастера Криспина знал как наилучшее средство от зубной боли, подагры и кровохарканья.

Припасы поднимались на борт в плетеных сетках из пеньковой веревки, и англичанин-стюард судна расплачивался за них. Команда с удовольствием отправилась бы на берег даже в этом неприветливом месте, но у Джона Джастина были свои планы, он снова снялся с якоря, а Тристан Дюмон направил «Леди» на северо-северо-восток и провел ее через пролив Д’Оро между островом Андрос и Кафарефсом на Негропонте, а затем в Эгейское море между Кикладами.

И здесь попутный ветер прекратился. Каравелла целыми днями болталась между голыми вулканическими островами. Капитан прислал пажа с дружеским приветом и пригласил Пьера на обед в большую каюту.

Пьер отдавал себе отчет в оказанном ему внимании. Он тщательно побрился, смотрясь в зеркало Абдула, надел новые синие чулки, синий бархатный камзол и туфли с меховой отделкой и предстал перед дверью в каюту капитана, которая находилась в трех футах от двери его каюты, где паж объявил о его прибытии и впустил его.

Из окон большой каюты открывался вид неспокойного моря. С севера дул холодный бриз, «Леди» находилась в одном из бесчисленных течений Эгейского моря, направленных на восток, поэтому северные волны встречались с восточными, и там, где они встречались, образовывались высокие пирамидальные гряды волн с пенящимися гребнями. Ветер подхватывал брызги и с шипением нес их горизонтально к берегам Египта, расположенным в шестистах милях. «Леди» танцевала на волнах как медведь в новом представлении, которого циркачи тренировали с помощью горячих железных пластинок. Пьер, уверено стоя на ногах, привыкших к морской качке, поклонился капитану. Капитан отдал поклон, его ноги уже и не помнили твердой земли, и предложил сесть в кресло, которое было точной копией его собственного кресла. В обществе, где существовали четкие различия, кого следует посадить в кресло со спинкой, а кого — с подлокотниками, мебель Джастина была очень практичной, потому что он никогда не знал, придется ему принимать скромного лоцмана или великого канцлера Константинополя.

Паж подал им приличный ужин, состоявший из хлеба и солонины, орехов, пикулей, корзины фруктов и бутылки хорошего французского вина, не содержавшего таинственных трав, потому что ни Джон Джастин, ни Пьер не страдали подагрой, зубной болью или кровохарканьем. Когда ужин был на столе, а бутылка вина надежно закреплена в маленькой скобе, которая предохраняла подобные предметы от падения на палубу, оба мужчины встали и капитан произнес длинную предобеденную молитву на латыни. Он говорил очень искренне, не спеша; Пьеру казалось, что каждое слово благодарности за скромный ужин идет из глубины души капитана. Пьер знал ответную часть молитвы. Он произнес ее на хорошем латинском языке, как и капитан, и Джастин заметил:

— Вас обучили как хорошим манерам, так и хорошей латыни, господин Пьер. Министр сказал мне, что вы своего рода лингвист. А вы владеете и греческим языком?

— Нет, сэр Джон. Очень сожалею. Мне бы он скоро пригодился в переговорах с лоцманами. Мы шли очень хорошо, правда?