Блеск минувших дней

Армия Ремиджио могла бы попытаться их преследовать, но драться в лесу трудно, а основные силы Фолько без труда обстреливали бы из луков вражеский фланг, если бы Монтикола двинулся в этом направлении. Фолько отдал еще один приказ, чтобы его лучники были готовы это сделать.

Но нет, противник тоже это понимал. Неожиданно обе стороны стали отходить назад. Обе стороны. Благодарение Джаду, обе стороны.

Эта история стала известной. История о том, как открыли ворота шлюза ночью, чтобы утопить армию Акорси, как молодой командир предвидел это и спас войско в опасной ситуации, под прикрытием темноты разместив большой отряд в лесу, и как противнику был нанесен урон неожиданно выпущенными стрелами и атакой пехоты.

Значит, было два умных командующих, и наибольший урон врагу нанес младший из них, д’Акорси, несмотря на забавные истории, которые рассказывали о солдатах (и их командире), бултыхающихся в воде после того, как они проснулись летним утром.

Никакого серьезного ущерба не было нанесено ни людям Фолько, ни его репутации, – но только, только потому, что он проснулся ночью от страха, причину которого так и не понял.

Он был катастрофически близок к ужасному поражению, даже к плену, а в лучшем случае к затруднительному положению, которое он, возможно, не смог бы пережить – во время его первой крупной кампании.

Жизнь часто зависит от таких моментов. Иногда опасность так близка в нашей жизни и в жизни других. Иногда стрела или меч попадают мимо цели или ранят, но не убивают; землетрясение сравнивает все с землей совсем рядом с тем местом, где мы находимся, а мы продолжаем жить…

Фолько сел на коня, глядя в том направлении, откуда они пришли на это поле. Они миновали обитель Братьев Джада – купол святилища сверкал в лучах восходящего солнца.

Потом он повернулся, освещенный сзади солнцем, к Теобальдо Монтиколе, тоже сидящему в седле. Его противник поднял руку, салютуя. Фолько показалось, что он услышал его смех. Это было маловероятно, слишком трудно было бы расслышать смех из-за криков людей на таком расстоянии, но он слышал его в своих снах с того самого дня.

Сейчас Фолько не может вспомнить, ответил ли он салютом. Он думает, что должен был это сделать. Это было бы правильно, послать в ответ правильный сигнал.

Глава 15

Поскольку у нас не было пушек, запряженных быками, мы быстро двигались на запад от Ремиджио. Скорость диктовала пехота и те, кто занимался снабжением армии (от них слишком далеко не оторвешься), а с нами были обозы, повара с полевыми кухнями, кузнецы, конюхи и коновалы. Однако женщины и маркитанты за нами не следовали, что было необычно. Монтикола направлялся в Бискио, чтобы отразить нападение или выдержать осаду, а там не место для этих привычных спутников армии.

«Бесполезные рты», – так их называли.

Я слышал рассказы о командирах, которые сбрасывали следующих за армией женщин с моста в быструю реку, если они не выполняли приказа повернуть назад. Интересно, правда ли это и не приводило ли к бунту или дезертирству солдат? Можно ли следовать за человеком, который отправил на смерть женщину, которую ты любишь, лишь для того, чтобы его войско двигалось быстрее?

Война – некрасивая штука.

Но захватывающая. Я бы соврал, отрицая это. Было нечто притягательное в том, чтобы проснуться (погода в дороге все время была прекрасная), быстро поесть, вскочить на коня, зная, что где-то впереди находится противник и нас ждет испытание мужества, слава и богатство – или смерть.

Правда они ждали не меня. Я был лишь наблюдателем и символом. Монтикола взял меня с собой, чтобы при встрече с Фолько д’Акорси по пути на запад (а у него, по-видимому, было такое намерение) тот увидел меня, узнал и понял, что ему противостоит Сересса. Точнее, не ему, а Фиренте и семейству Сарди, которым он служит. Наверняка Фолько догадается, что Мачера тоже в этом участвует. Пока мы ехали, у меня было время над этим поразмыслить.

Вспомнив о Мачере, я вернулся мыслями к Адрии, и радость от быстро наступающей весны покинула меня. Это было глупо, я это понимал. Мы виделись всего дважды, ее жизнь так мало связана с моей.

Но наши встречи были необычны, каждая из них, и в своем последнем письме Адрия предлагала мне писать ей и намекала, что, может быть, я когда-нибудь ее навещу. Я знал, что мне это не показалось.

Я был молод, она предъявила права на какую-то глубинную часть моей души, разделила со мной постель. Кроме того, я уже понимал: главным было ощущение, что я, возможно, больше никогда не встречу такую женщину, как она.

С течением лет – иногда спокойных, а иногда не очень, – я только утверждался в мысли, что это правда. Она жила не для того, чтобы стать моим воспоминанием или воспоминанием кого-либо другого, но стала им. Некоторым людям достаточно лишь соприкоснуться с твоей жизнью, чтобы навсегда оставить на ней отметину.

Пока мы ехали на запад, я думал и о Джиневре делла Валле и о том моменте в Ремиджио. О том, что она сказала мне на пристани, когда садилось солнце и поднимался ветер. Совсем другая женщина, другое воспоминание.