Блеск минувших дней

Монтикола видит, как люди вокруг его лежащего тела уменьшаются, удаляются. Он больше ничего не может сделать для них или с ними. Он может только плыть – и ждать того, что произойдет сейчас и навсегда. Он думает о том, что любил тот мир, который создал Джад, и свое место в нем.

И тогда Монтикола начинает искренне молиться, прося у Джада благословения для Джиневры и детей, для брата, который был ему дорог всю его жизнь на земле. Он желает, чтобы его вспоминали настолько честно, насколько это возможно в бесчестное время. Возможно, я желаю слишком многого, думает он, когда мысль подходит к концу.

Он смотрел туда, где был свет, как ему казалось, и не знал, станет ли он его светом, существует ли милосердие для таких людей, каким был он? Он жаждал этого, но не знал, потому что никому из нас не дано знать.

* * *

Ашариты всю зиму окружали огромные стена Сарантия, не прекращая осаду в холодные месяцы и не пропуская в город продовольствие.

Весной, когда подоспели новые солдаты и добавочные орудия, они возобновили наступление. Запасы, которые потребовались ашаритам, чтобы перезимовать под стенами города, объяснил Труссио священнослужителю Нардо, были ужасным расточительством. Они противоречили здравому смыслу, учитывая потери людей и животных от зимнего холода и болезней и затраты на обеспечение (неадекватное) пищей, кровом и теплом, которое дало возможность уцелеть хотя бы части солдат завоевателей.

Подобное можно оправдать только свирепой страстью, сказал Труссио. Но к тому времени те, кто находился в стенах города, уже поняли, что у калифа Гурчу этой страсти в избытке. Он хотел получить город, хотел их всех уничтожить, и ему было наплевать, сколько солдат его собственной армии погибнет зимой или в схватках, – лишь бы взять Сарантий.

И он не сомневался, что возьмет его. Этим утром. За несколько недель до встречи у святилища и обители далеко на западе, где погибнет отец Труссио, думая о сыне. Той самой обители, которую покинул Нардо Сарцерола, чтобы отправиться в Город Городов.

Как может человек утверждать, что он понимает пути мира Джада?

Нардо не был солдатом, но молитвы и благочестие несомненно помогут спасти город, думал он, отправляясь сюда год назад. Больше он так не думал, хотя вера все еще не оставила его. Он знал, что умрет с этой верой.

Они провели эту ночь, последнюю ночь, в объятиях друг друга, в темноте, он и Труссио, слишком уставшие, слишком голодные, чтобы заниматься любовью, но еще живые, еще нуждающиеся в тепле, которое могла дать душа другого человека, особенно если была любовь. Нардо знал, что сын Теобальдо Монтиколы находится в городе, его отец сказал об этом на дороге год назад. Он отыскал этого сына, когда добрался сюда, чтобы приветствовать его, рассказать свою историю, объяснить, почему он приехал. Произошедшее между ними даже отдаленно не напоминало то, чего он мог ожидать. Это было благословение Бога до последнего момента.

На восходе солнца они стояли вместе с другими оставшимися в живых перед зияющей раной в стенах, пробитых вражескими ядрами, и Нардо понимал, что это конец. Последний восход солнца, последняя птичья песнь, последнее дуновение предрассветного ветерка. Огромные стены и море защищали город тысячу лет. Сегодня им это не удастся.

Со стороны вражеского войска новой стеной поднимался шум – как раз там, где лежали обломки, разбитые и бесполезные.

Нардо почувствовал, как Труссио сжал его руку, когда Восточный патриарх закончил утреннюю молитву теми словами и пением, которые были здесь приняты.

Когда-то Нардо назвал бы это ересью, достойной сожжения на костре. Но не теперь, хотя сожжение было впереди.

Защитники встали. Все они были такими слабыми и немощными от голода. Истощенные люди, помогающие друг другу подняться. Нардо посмотрел на высокого мужчину, которого любил; сердечного друга, так неожиданно обретенного здесь, в самом конце пути, и увидел в глазах Труссио, что и он, Нардо Сарцерола, тоже любим, как это ни удивительно.