Блез Паскаль. Творческая биография. Паскаль и русская культура

Система мышления и внутренняя логика Хомякова вполне свидетельствуют о том, что он считал, Паскаля своим учителем и по-своему опирался на его взгляды. Когда основатель славянофильства заводит речь о нравственной свободе как “свободе выбора между любовью к Богу и эгоизмом”, о вере как результате откровения (а не только чисто логического и рационального полагания), охватывающего и ум, и, главное, последние глубины сердца, о необходимости признания человеком собственной нищеты, о высшем единстве святости и любви, о Церкви как взаимной любви во Иисусе Христе, который есть “бесконечная любовь” и “мера всей твари”, о пагубности подмены Церкви Христовой государством и смешения в ней духовных интересов с мирскими, об иезуитизме как проповеди неверия и говорит о многом другом, его рассуждения нередко напоминают паскалевские. Критически рассматривая проявления в католицизме главенства папы над соборностью и авторитета над истиной, Хомяков находит единомышленников в янсенистах, к которым принадлежал Паскаль. “Во всем прении янсенистов с Римским двором как смысл, так и буква всех прежних свидетельств гласили в пользу янсенистов. Всегда готовые подчиниться решению Церкви, они выговаривали себе только свою свободу совести, впредь до ожидаемого решения. Они несомненно имели за себя все свидетельства первых веков, самый дух христианства”. Именно этот дух привлекал к Пор-Роялю и другого основателя славянофильства, И.В. Киреевского, который к тому же видел в Паскале одного из главных выразителей “новых начал” для философии”.

И.В. Киреевский и Паскаль

И.В. Киреевского можно, как и А.С. Хомякова, назвать “гранитной скалой” славянофильства”, “корифеем национальной школы”. Их объединяет общее направление, внутренний строй, логика мысли. В то же время Киреевский более целенаправленно и последовательно сосредоточен на проблемах разных типов просвещения, цельной и раздвоенной личности, полного и ограниченного знания, на новых подходах к построению собственно христианской философии на основе православия. В отличие от Хомякова, он “перебывал” западником и пришел к своему религиозному мировоззрению, а также к идее необходимости “новых начал” для философии путем напряженной духовной роботы.

После кончины своего главного духовного соратника и единомышленника Хомяков так писал о нем: “Потеря Ивана Васильевича Киреевского важна не для одних личных его знакомых и не для тесного круга его друзей, нет, – она важна и незаменима для всех его соотечественников, истинно любящих просвещение и самобытную жизнь русского ума. Несколько листов составляют весь итог его печатных трудов, но в этих немногих листах заключается богатство самостоятельной мысли, которая обогатит многих современных и будущих мыслителей и которая дает нам полное право думать, что в глубине его души таилось еще много невысказанных и, может быть, даже еще не вполне осознанных им сокровищ”. Спустя десятилетия, как бы подтверждая сказанное Хомяковым, другой русский философ, Н.О. Лосский, заключал: “Идеи Киреевского не умерли со смертью их основоположника. В настоящее время они, как и прежде, представляют собой программу русской философии, а тот факт, что различные части программы Киреевского осуществлены многими русскими философами, которые часто даже не были знакомы с его работами, говорит о существовании удивительного сверхэмпирического единства нации и о том, что Киреевский был истинным выразителем сокровенной сущности русского духа”.

Литературные интересы и философский склад мышления Киреевского формировались не только благодаря насыщенному образованию в семейном кругу просвещенных родителей и родственников, но также в ходе общения с такими “любомудрами” (как Д.В. Веневитинов, В.Ф. Одоевский, Н.М. Рожалин, А.И. Кошелев и др.) многими другими, противопоставлявшими французскому материализму немецкий идеализм и стремившимися построить мировоззренческие основы русской культуры. В немалой степени этому способствовали также природные свойства его личности, соединявшей, как и у Хомякова, глубокий ум и душевную чистоту.