Бляж

— Тарифная ставка. Не боись, на жизнь набегает за непыльный часок. Система-то, главно дело, годами отработана, заготовочка от вставных зубов: «И вот маленький мальчик, сгорбившись под непосильной ношей, тащит в гору тяжелый футляр, а ночью, как Линь Бо, при лучинушке, выводит еще неумелыми пальцами мелодию про юную Сольвейг». Такая, примерно, бодяга. Весьма, я скажу, благодарно. Эти дела композиторские… Авторские от песенок на радио. Нотки вышли в издательстве — извольте в сберкассу. Где-то что-то публично исполнили, опять же мимо не прошли. Со всего, что в деле — каплет. Вот так и живем, не ждем тишины.

— Скажи, Иван Митрофаныч уважаемый, а как тебя на флот занесло? По призванию?

— Какое там, призвание. Так уж повернулась. Как говорят: жизнь — роман писать можно. История жизни у меня… Не каждому такая история по зубам. По такой жизненной истории вся грудь должна быть в орденах и медалях, в школах детям должны показывать как вечный пример. Смотри: в диверсионной школе учился, по морям-океанам тонул, заграницу в разных видах видывал. Чего только не было. Даже в тюрьме иноземной сидел. Один раз элементарно на чужой стороне заблудился. Не скажу, что трезвый был, но остался раз в инпорту, корабль без меня ушел. Еле отбрехался. В другое государство добирался в консульство. Могучая история! Кино можно снимать.

— Ты уж давай со шпионской школы.

— Сидел я в сортире привокзальном…

— Хорошее начало!

— Сижу я в привокзальном гальюне. Зашел мужик, поставил солидный портфель на подоконник и засел думу думать. И увлекся. А я взял портфельчик как само собой и вышел. Мне пятнадцатый годок идет — самое время себя показать. Зашел в подворотню, замочек щелк, открываю — небеса синие и голубые! он доверху деньгами набит. Под завязочку. Битком. Лежат одна к одной пачки здоровенных ассигнаций, с банковскими печатями. Ну, может быть, зарплата какого-нибудь учреждения, колхоза. Первая умная мысль — пожрать купить. Накупил. Не помню и чего. Иду, сам не понимаю что и зачем, кушаю. Кукурузину вареную, по-моему. Радуюсь. А навстречу тот самый мужичина. Носом к носу. А ну, говорит, пащенок, дай сюда. Да как выдаст мне! подшебальник. Я портфель бросил, и деру. Ох, я был… — Седой стал подыскивать слово, — такой…

— Шебутной? — подсказал Лёлик.

— Та дурной! Если б не разведшкола, наломал бы дровец. На хорошее чего не хватало, а дурь какую — это мы будь готов — всегда готов. У меня приятель, Воробей, давай говорит, поезд грабанём. Люди едут, спят ночью, а мы газ пустим. А потом — кошелёчки! Чик-чирик! «Так через дверь выдует». «А мы тамбур утеплим». «А чем?» «Одеялами». «А сами как?» «В противогазах!» И на полном серьёзе! Планы разрабатывались. Один другого чище. Идей таких, вумных, — солить можно.

— А дальше?

— Той же ночью «черная Маруся» подъехала — и на нары.

— Чарка о чарку, не палка о палку. Сдвинули!

— Что? Уже последыши? Вы чего так разливаете?

— Весь вечер ему толкуют, что жрать вино вредно! Смотри, великий закон откроешь.

16

— Вот что, бездельники, — сказал Маныч после обеда, — хватит валяться. Надо Рае помочь.

— Ты только прикажи и мы не струсим.

— Будем виноград на вино давить, — сурово сказал Маныч.

— На вино?.. Чего ж мы лежим-то?

Ржавые сетки на кроватях с облегчением высказались.

На Раиной веранде стояло с десяток широких плетеных корзин, доверху наполненных виноградными гроздьями. Маныч раздал каждому по тазику и по стеклянной банке из-под солений.

— Берете груню, мусор в мусор, бубочки в дело. Баночку на руку, — Маныч с трудом просунул красный кулак в двухлитровую банку, — и давите их гадов, давите!

Сок брызнул ему в лицо и Маныч чертыхнулся, вытирая глаза подолом Раиного передника.

— Потом процедим, — хмуро сказал Маныч — и в баллоны, гада, выгуливаться.

— Хозяин, — подмигнул нам Минька.

— Вот у меня сосед, с завода, слесарем работал, — вспомнил Лёлик. — Его так Хозяином все и звали. С котом жил.

— Жил с котом?

— Жили они вдвоем с котом. Вдвоем. Бабы не было у него. И все разговоры о коте — что за кот у него какой, умный и… На коте своем повернутый. Так и прозвали его Хозяин. Потому что за скотину свою вечно беспокоился. Вот, жили они сколько уж там лет, душа в душу. Ел котяра вместе с мужиком. За одним столом столовались. То есть, стол с скатертью, у мужика тарелка и у кота тарелка. Что мужик ел, то и кот. Мужик — селедку с картошкой и кот селедку. Мужик щи, и кот — щи. Но вот однажды положил мужик еды коту и себе, а кот из своей тарелки хлебать не стал, а к хозяйской пристроился. И жрет. Тогда мужик взял его за шкирятник, на балкон, и топором голову напрочь отрубил.

— И в чем мораль?

— А ты сам придумай.

— Это всё случайности. Мог бы кот и до старости дожить.