Блик

Я знаю, что это испытание послали мне богини. Не уверена, провалила я его или выдержала. Зато знаю, что в мыслях моих царила сумятица с тех пор, как отправила то письмо.

Рип с минуту молчит, но я вижу, как опускаются его плечи, сгибаются шипы, словно он выдохнул.

– То, что ты отправила то письмо, не имеет значения. Все не так, как ты могла подумать.

Застигнутая врасплох, я удивленно смотрю на него.

– О чем ты?

– Он уже знал. Король Ревингер отправил Мидасу послание сразу же после того, как ты попала ко мне.

Сердце в груди сбивается с ритма, пропускает удар.

Он знает. Мидас уже знает.

Рев в ушах громче бушующих волн, и мне приходится потрясти головой, чтобы от него избавиться.

– Зачем твой король так поступил? Я думала, он собирался повергнуть Мидаса в шок и вынудить его поспешить? К чему отказываться от элемента внезапности?

– Войску Четвертого королевства не нужен элемент внезапности, – говорит Рип, и я согласна, даже если это звучит высокомерно. – Королю Ревингеру нравится запугивать и пускать пыль в глаза. Уверен, Ревингеру доставило безмерное удовольствие сообщить Мидасу, что армия Четвертого королевства завладела его самым ценным достоянием.

Мысли вертятся вихрем, я даю осесть открывшейся правде, но не хочу увязать в королевских интригах. Не сегодня.

Вместо этого я глубоко вздыхаю и меняю тему.

– Когда я спросила тебя, что ты делаешь, ты сказал, что ждешь. Что ты имел в виду? – интересуюсь я, надеясь, что на этот раз Рип мне ответит.

Он поднимает голову и указывает в сторону.

– Я ждал этого.

Проследив за направлением его пальца, замечаю, что небо переменилось. Луна окрасилась голубым, скрылась за скорбной сапфировой вуалью. Я вижу, как рядом стремительно падает звезда, а после исчезает за горизонтом.

– Ничего себе. Никогда не видела такого неба.

– Это скорбящая луна, – говорит Рип низким, почти… печальным голосом. – Случается раз в несколько лет. Раньше фейри собирались в этом королевстве, чтобы посмотреть на нее.

Горло сжимается, когда я замечаю блеск еще одной падающей звезды, которая словно нырнула в темное море. Внезапно я понимаю, почему эту луну называют скорбящей. Сейчас она выглядит синей-синей, безотрадной. Ночь, ее окружающая, проливает слезы звездного света.

– Богини создали эту ночь, чтобы мы помнили, – говорит Рип, и по рукам пробегают мурашки. – Фейри наблюдают, как мы чтим тех, кого оплакиваем. Чтобы помнить их.

На языке вертится вопрос: чью память он пришел сюда почтить, кого оплакивает. Но вопрос этот слишком личный, у меня нет права его задавать. Поэтому я смотрю, как голубой лунный свет становится глубже, закрашивая своим цветом облака.

Рип опускает голову, поворачивается, и наши взгляды встречаются. Раньше я думала, что его глаза черные, как бездонная пропасть, но я ошибалась. Его взгляд не удушающий и не бездушный. Когда он смотрит на меня, в его глазах что-то мелькает.

Боюсь, если засмотрюсь на него, то же самое промелькнет и в моих глазах. Я снова отворачиваюсь, воспользовавшись небом как предлогом.

Между мной и Рипом установилось временное перемирие, и я чувствую такое облегчение, будто с моих плеч свалился груз.

Когда падает еще одна звезда, я размышляю, как бы выразить свою благодарность, и решаю добровольно сказать правду.

– Ты спрашивал, откуда я родом, но я не ответила.

Я чувствую, как Рип смотрит на меня, его глаза впитывают правду, как пересохший лист – росу.

– Я бывала во многих местах. Я, разумеется, из Хайбелла, а до этого жила в деревнях Второго королевства. Одна из них называлась Карнит, – голос едва не срывается от этого названия, но мне удается себя сдержать. – А до нее – морской порт на одном из побережий Третьего королевства.

Тот океан сильно отличался от этого. Я помню запах тамошнего пляжа, кишащие народом рынки, берег, заполненный лодками и шумными людьми.

– Корабли всегда приходили полнехонькими, а уходили пустыми. Там никогда не смолкал людской гомон. Постоянно пахло рыбой и железом. Часто шел дождь, – говорю я голосом, похожим на колыбельную.

– А до этого? – осторожно спрашивает Рип, и внезапно сердце начинает ощутимо биться в груди, потому что думать о том месте, вспоминать его больно.

Я уже очень-очень давно не произносила его вслух. Лишь осмеливалась мысленно шептать на пороге сна.

– Эннвин, – шепчу я. – Я была в Эннвине, в царстве фейри.

От тоски по дому в груди раздается болезненный треск, словно звезда появляется из своей скорлупы.

Двадцать лет. Я не была дома двадцать лет. Двадцать лет минуло с тех пор, как я дышала его свежим воздухом, гуляла по сладкой земле, слышала песню солнца.

После моего признания мы с Рипом еще долго смотрим на скорбящую луну. Больше не разговариваем, просто сидим на камнях, в нашем молчании нет неловкости или напряжения. Быть может, для нас эта ночь сродни утешению. Мы оба представляем частичку дома, и, возможно, по родине мы и скорбим сильнее всего.

Когда я начинаю трястись от холода и плотнее кутаюсь в пальто, Рип это замечает. Я быстро натягиваю на голову капюшон, а командир встает с камней.

– Пора уходить, Золотая пташка.