Блин комом

Третий Сын знал, что произойдет дальше, хотя видеть этого не мог — щупальца монстра, прокапывающегося в земной толще, легко разломали каменную кладку подземного помещения тюрьмы, после чего раскрылись чудовищным, противоестественным цветком, открывая проход воинам Империи. Одетые в черное фигуры беззвучно выскочили из недр твари — пятеро устремились к камерам, в которых виднелись лица ничего не понимающих пленников, а остальные встали с обнаженным оружием возле единственного выхода наверх.

Безупречно. Как и почти одновременный скрежет взломанных грубых замков.

Сидящий на полу камеры орк чуть было не вызвал у Третьего Сына пренебрежительную усмешку — рук у урода не было, вместо них красовались грязные окровавленные бинты. Десятник молча бросился на узника, вытягивая перед собой полую трубку с иглой на конце — там было вещество, надолго превращающее любого разумного в бессмысленный овощ.

Пинок в грудь, вдавливающий ломающиеся ребра в легкие и сердце, Третий Сын не увидел — перед этим самым пинком ему в глаза прилетел обрывок тяжелой цепи, выбивший оба глаза. Воин вылетел из камеры, как пушинка и принялся добросовестно, хоть и не по своей воле, умирать.

…так же, как умирали остальные — исполосованные черными когтями, получившие в лицо заряд концентрированной некроэнергии, прозаический тычок копье-посохом в грудь или парой метательных ножей в глазницы.

…тем, кто их страховал у лестницы, не повезло еще больше — шквал парализующих заклятий, ядовитых стрелок и удар божественной энергии спровоцировал амулеты воинов Империи убить их — быстро, но очень мучительно.

Никто из десяти бойцов не пережил Третьего Сына более, чем на десяток секунд. Впрочем, победителям, ввалившимся в зал во всеоружии, не удалось порадоваться победе или хотя бы выразить досаду на то, что все противники умудрились умереть — из пролома в стене на пол зала начала вываливаться масса странной деревянистой плоти, закручиваясь в подобие огромной гусеницы.

Вылезшее из стены странное существо, полностью игнорируя устремившиеся в него заклинания, молитвы и честную сталь, открыло глаза.

По всей поверхности тела.

Это вполне хватило для полной безоговорочной победы — все разумные, оставшиеся на ногах, начали трястись, закатывать глаза и падать на каменные плиты пола. Вынести взгляд, в котором гибли и рождались миры, гасли и зажигались звезды и летали тени существ, способных вздохом погасить галактики, не смог никто. Бессмертные падали как куклы, у которых ножницами обрезали поддерживающие их нити, без всяких признаков разума в глазах — полностью беззащитные.

Гусеница, чья кожа очень напоминала коричневую кору молодого деревца, начала деловито отращивать длинные корнеподобные руки, протягивая их к тем, кто сидел в камерах и был целью операции. Она знала их имена.

Более того, если бы кто-то ее спросил, она бы честно ответила, что понятия не имеет, зачем ей пришлось сюда тащить десяток оболтусов. Существ, способных противостоять взгляду Переяславы, высшая дриада не встречала уже много лет.

Сегодня это изменилось.

Короткий, почти ленивый взмах руки едва видимого в полутьме силуэта, и протянувшиеся к Бессам отростки опадают на пол. Спустя пару мгновений слышится женский голос, полный удивления, надежды и замешательства:

— Соломон?!

— Нет, — вышедший под свет коротенький толстенький человечек разводит руки в извиняющемся жесте. Его потертая кожаная одежда забрызгана чем-то темным и очень вонючим.

Существо-гусеница не тратит время на ответ или демонстрацию эмоций, вместо этого она исторгает из себя несколько десятков корней с острыми концами, которые устремляются к человечку. Большую часть он поражает на подлете конусом черно-зеленого дыма, вырывающегося из сложенных вместе в странном жесте рук, но не все — четыре отростка протыкают тело, пришпиливая его к стене. Два в груди, два в районе живота.

Тело обессилено повисает на корнях.

— Жаль, — констатирует гусеница все тем же молодым женским голосом.

— Разве что тебя, дурында.

Это произносит новый участник сцены — висящий под потолком черный гримуар, с чьих страниц что-то капает прямо на «спину» гусеницы. Та реагирует моментально, выпуская с десяток совсем тонких подвижных корешков-щупалец, которые одновременно захлопывают книгу, связывая покрепче, и пытаются ее проткнуть. Последнее не удается — живые острия скользят по черному материалу обложки.

— А вот я к Соломону имею отношение, — бубнит спеленутая книга. Многочисленные глаза дриады-гусеницы, извивающейся на полу, вспыхивают с новой силой.