Блистательные годы. Гран-Канария

Освещенной оставалась только кровать, на которую падал меркнущий закатный луч, отступавший под натиском сумерек. Сияние этого луча окружало ореолом лицо Мэри, истончившееся, бледное, как слоновая кость, – слабое подобие лица, которое когда-то с такой готовностью улыбалось радостям жизни. Теперь улыбка не изгибала сухие губы. В запавших глазах не было радости, из них утекала жизнь.

Внезапно Сьюзен встала и заговорила.

– Пора зажечь свечи? – спросила она ровно, но голос звучал необычно глухо и удрученно.

Харви не ответил. Охваченный ужасным предчувствием, он услышал ее, но смысл слов от него ускользал. Лишь обрывки мыслей пробивались сквозь туман отчаяния, заполонивший его разум. Он сидит тут целую вечность! И вместе с тем так недолго! Мера секунды, мера жизни. По крупинке сыплется песок в часах – секунда, слеза, жизнь. Они бежали, эти песчинки, с невероятной скоростью, а потом колба пустела, слезы иссякали, жизнь обрывалась… Это страшно – так сильно желать спасти кого-то от смерти. Вся его душа расплавлялась в этом желании. К чужим переживаниям по поводу кризиса тяжелой болезни он всегда относился с враждебностью, подозрительностью, даже отвращением. Он воспринимал нарушение равновесия в ту или иную сторону лишь как успех или неудачу научного исследования. Но он изменился – полностью изменился. Теперь то, к чему он прежде был равнодушен, стало смыслом его существования.

Мэри! В его голове смутно звучало только ее имя, но именно оно могло в мельчайших подробностях передать все, что он чувствовал.

Она болела всего три дня. Невероятно, сколь многое неконтролируемо изменилось за этот срок. Но Лейт с самого начала понимал, что у Мэри острая форма лихорадки, яростно и стремительно приближающаяся к неизбежному перелому, после которого больная или выживет, или умрет. Харви с мукой признал это как данность, поддерживало его только ожидание скорого кризиса. Однако тот не приходил. Наступила лишь ремиссия, принесшая с собой отраву ложной надежды. А потом температура снова начала подниматься выше и выше, к пылающему пику, где жизнь должна была сгореть и просыпаться пеплом в беспредельную бездну. Нарастающий жар и замедляющийся пульс. Харви с абсолютной уверенностью знал, к чему приведут эти симптомы, если только не наступит кризис. И его душа задыхалась в отчаянии.

Снова заговорила Сьюзен, словно перебросив мост через глубокую пропасть:

– Надо зажечь свечи.

Она зажгла свечу, потом другую, молча поставила их на стол. Язычки пламени держались прямо, не колеблясь, как копья, они вынудили тени отступить, и те замерли в ожидании, будто скорбящие участники похорон вокруг катафалка. В круг света вплыл, подобно кораблю, крупный белый мотылек; жужжание насекомых напоминало назойливый шепот молящихся.

Наблюдая за их кружением, Сьюзен сказала:

– Пора мне закрыть окно. – И после паузы пояснила: – Из-за ночного воздуха.

Харви поднял голову и посмотрел на помощницу. Слова достигали сознания, как капли, падающие с огромной высоты. Наконец, словно вернувшись после долгого отсутствия, он медленно произнес:

– Позвольте, я это сделаю.

Поднявшись, он подошел к окну, закрыл его. Двигался он скованно, неловко – сказывалась ужасная усталость.

Харви прислонился лбом к оконному стеклу. Темнота опускалась быстро. Даже деревья, казалось, вяло поникли в душном воздухе под ее тяжестью. Далеко на востоке в тучах еще виднелась расщелина, испускавшая медное свечение, будто полоска расплавленного металла. Предвестие бури. Почему-то это свечение выглядело зловеще, наполняя жаркую ночь ощущением роковой неизбежности. Харви обернулся и обнаружил, что Сьюзен смотрит на него печальными и спокойными глазами.

– Будет буря, – заметила она. – Это витает в воздухе.

– Да… там гроза… за этими горами, – сказал Харви и тут же забыл о своих словах. Он смотрел на помощницу, изучая ее бледное усталое лицо, ее растрепанные волосы и закатанные рукава, повязку на большом пальце – сожгла кожу едким дезинфектантом. – Вы совершенно измотаны, – резюмировал он наконец.

Хотя он произнес это абсолютно бесстрастно, Сьюзен мгновенно покраснела, и вместо улыбки ее рот искривился в нервной гримасе.

– И вовсе я не измотана. Ни капельки. Это вы… вы так много сделали. Вы не могли бы сделать больше. Мне кажется, вы… вы себя убиваете.

Он не прислушивался к ее словам. Глядя на наручные часы, предложил:

– Спуститесь и поешьте. А потом вы должны поспать.

– Но мне не нужен отдых, – запротестовала она глухим, неровным голосом. – Вот вам это необходимо. Прошу, прошу вас, послушайте меня…

– Идите вниз, – повторил он заботливо, словно не слышал ее просьбы.

Она невольно вскинула руку в жесте несогласия, но одернула себя. Умоляюще посмотрела на Харви.

– Всего лишь одна ночь отдыха, – прошептала она. – Иначе вы просто не выдержите. Вы так тяжело работали, вы изнурены. Сегодня вы должны… да… сегодня вы должны отдохнуть.

Он медленно приблизился к изголовью кровати. Смотреть на его лицо было невыносимо. Потом он сказал:

– Вы знаете, что следующей ночи может и не быть.