Блистательные годы. Гран-Канария

Она замерла. Казалось бы, совершенно обычное помещение, ничего внушающего тревогу. Однако, несмотря на мирную обстановку, Сьюзен нутром чувствовала, что беда близко. Она стиснула руки и двинулась по коридору. Но как только она сделала шаг, из алькова выдвинулась женская фигура.

Это была мамаша Хемингуэй.

Яркий румянец проступил на побелевших от холода щеках Сьюзен, но мгновенно схлынул. Она приказала себе держаться твердо под шквалом нападок, который вот-вот на нее обрушится.

Но хозяйка притона молчала. Как ни трудно в это поверить, она, похоже, утратила дар речи. Наконец подошла к Сьюзен, окинула ее взглядом с головы до пят. На уродливом лице отразилось крайнее недоумение. А потом она воскликнула:

– Что ты здесь делаешь в такую ночь? Лопни мои глаза, я тебя по первости приняла за привидение. Ты же вся мокрая, как из реки выпрыгнула. Черт возьми, а зонтик прихватить ты не догадалась? Не сообразила, что в такой потоп даже селедка носа из дому не высунет? – Невероятно, но в голосе Хемингуэй звенели сочувственные нотки.

Выглядела Сьюзен жалко. Промокла до костей, влажные волосы прилипли к щекам, в туфлях хлюпало, с одежды на пол стекала вода. Но Сьюзен словно не осознавала, в каком она состоянии.

– Мой брат… он здесь? – выкрикнула она.

Мамаша Хемингуэй проигнорировала вопрос. Похоже, ее охватил внезапный энтузиазм. Схватив посетительницу за руку, она энергично провозгласила:

– Ни в жисть не видала, чтобы кто-то шлялся по улицам в такой ливень. Ищешь приключений на свою голову? Подумала, апрельский дождик капает? Сдохнешь ведь от простуды. Пневмонии или чего там еще. Нет, помоги мне нечистый, не могу я стоять и смотреть, как ты превращаешься в ледышку. Пойдем-ка в эту комнатку, просушим твои вещички.

И прежде чем Сьюзен успела воспротивиться, хозяйка потащила ее в дальний конец коридора и завела в маленькую гостиную. Усадила на стул и, не переставая болтать, принялась копаться в ящиках комода, стоявшего у закрытого ставнями окна.

– Так, сейчас отыщем пару полотенец, – тараторила она. – Погоди секундочку, где-то тут они у меня лежали, прямо под рукой. Куда я их засунула? Были же вот в этом ящике. Когда надо, ничего не найти. Ладно, раздобуду в два счета. Тебе надо принять ванну с горчицей, как пить дать. Но сначала я найду полотенца. А потом, когда дрожь отпустит, я тебя так разотру, что ты у меня заблестишь. Чтоб мне провалиться, в голове не укладывается, зачем ты бродила по улицам в такой ливень – все равно что в чертовой бухте плавала.

Но Сьюзен была не в том настроении, чтобы слушать умиротворяющие речи. Она напряженно ждала. В тот момент, когда хозяйка дома повернулась, гостья подалась вперед и посмотрела ей прямо в лицо.

– Где мой брат? – спросила она тихо, но тон выдавал смятение и нетерпение.

Мамаша Хемингуэй прикинулась, что страшно занята полотенцами, разворачивая и встряхивая их с безграничной сосредоточенностью.

– Брат?! – воскликнула она, словно вопрос несказанно удивил ее. – Ты про малыша Роберта толкуешь, что ли? Да ну тебя, откуда мне знать, где он? Я ему не нянька, утеночек. Проклятье, вовсе нет. К тому же сначала надо позаботиться о тебе. Вот погоди, высушим тебя, глотнешь чего-нибудь согревающего, тогда и поговорим о твоем братце, успокоим твое сердечко.

Сьюзен не пошевелилась.

– Я не могу ждать. Я хочу знать: он здесь?

Хемингуэй помолчала. В ее глазках-бусинках, всегда сверкающих злобой на все мироздание, промелькнула редкая искра смущения. Внезапно, решившись на ложь во спасение, она пожала плечами.

– Нет, – ответила она, – его здесь нет. И с чего бы ему тут ошиваться? Господом богом клянусь тебе, нет его.

– Я вам не верю, – мгновенно откликнулась Сьюзен. У нее застучали зубы, губы посинели от холода и страха. Она потянулась к собеседнице через стол. – Скажите мне… – Ее голос сорвался. – Только честно… вы должны мне сказать, находится ли он в этом доме.

– Нет! – вскричала Хемингуэй, яростно выпятив бюст. – Его тут нет. Как ты смеешь говорить мне прямо в лицо, что я врунья? Повторяю: его просто-напросто здесь нет. Я же побожилась. И хватит об этом.

А потом открылась дверь и в комнату вошел Роберт.

Пала мертвая тишина, нарушаемая лишь барабанной дробью дождя и ревом реки. Роберт выглядел потерянным, как человек, который колеблется между двумя незнакомыми прежде крайностями: ликованием и отчаянием – и, судя по согбенной фигуре и шаткой походке, достиг самого дна. Он забрел в эту комнату без всякой цели. Он хотел кому-то кое-что показать, так ведь? Что-то кому-то показать… Ну же!..

Роберт поднял голову и увидел Сьюзен. Секунд на пять ошеломленно замер, а потом с его губ сорвался вскрик, похожий на блеяние овцы. Он ничего не сказал, но его лицо было выразительнее любых слов – его исказило нелепое смятение, и это зрелище было крайне неприятным. Сестра и брат молча смотрели друг на друга. Наконец он отвел глаза, угрюмо съежившись.

Сьюзен издала долгий-долгий вздох и прошептала:

– Роберт…

Она перестала дрожать, ибо окаменела от потрясения. Больше она не могла произнести ни слова.

Роберт рухнул на стул.