Блистательные годы. Гран-Канария

– Что тебе нужно? – спросил он досадливо, едва ворочая языком. – Зачем явилась? Что ты здесь делаешь?

Она придушенно всхлипнула:

– О Робби, я пришла за тобой… честное слово… я пришла, чтобы увести тебя отсюда.

Он уставился в стену напротив. Остатки алкоголя еще бродили в его крови.

– А! Для этого, да? Чтобы увести меня? И как ты думаешь, куда мы отсюда пойдем? – Он произнес это таким тоном, что Сьюзен едва не застонала.

– Куда угодно, – выдохнула она, – лишь бы уйти отсюда. Куда угодно, лишь бы вместе, Робби.

Мамаша Хемингуэй слушала этот диалог с плохо скрываемым нетерпением, а потом на смену ее не пригодившемуся добросердечию пришло раздражение.

– И то правда! – визгливо завопила она, обращаясь к Сьюзен. – Забирай его, уведи из моего дома, а то, бог мне судья, меня уже воротит от одного его вида. То весь из себя игрун-шалун, а через секунду наяривает псалмы. То хохочет-заливается над всем подряд, как припадочный, а через секунду: завесьте зеркала, Уилли помер! Чтоб ты провалился! Уж я-то повидала мужчин, ко всему привыкла, но к таким непропеченным фисгармонщикам ни в жисть не привыкну. Я почему его раньше не вытурила? Пыталась вколотить в него хоть каплю мужества. Но с этой вошью ползучей только время на ветер, помоги мне нечистый. Забирай его, я тебе говорю, и скатертью дорога!

Роберт содрогнулся и застонал. Его вышвыривают – его преподобие Трантера вышвыривают из этой… этой клоаки!

– Ты от меня не избавишься! – Он попытался оскалиться, но не смог – слишком обмякли лицевые мышцы.

– Ты как гвоздь в моей чертовой башке, петушок!

– Эй!

Сьюзен в волнении встала и шагнула к брату.

– Ох, Робби, пойдем, – взмолилась она дрожащими губами. – Пойдем домой. Уйдем отсюда. Давай снова будем вместе. Вставай, мой дорогой. Лишь ты и я… честное слово, это будет прекрасно… если ты сейчас отправишься со мной.

Он отшатнулся от ее протянутой руки. Последний выпитый бокал благородно оказал Роберту поддержку, когда тому захотелось поплакать от жалости к себе: ведь он подвергся такому унижению! От него хотят избавиться! От него? Преподобного Р. Трантера? О боже, это уже слишком… И он разразился бурными рыданиями.

– Оставь меня в покое! – неожиданно взревел он. – Если я стал неприкасаемым, не надо ко мне прикасаться.

– Заткнись уже наконец, – буркнула мамаша Хемингуэй, с презрением отворачиваясь. – «„Ах, поздно, поздно“, – крикнул кэп и уронил слезу». Давай вытри нос и проваливай, дурак чертов!

Что?! Она выставляет его дураком? Жалкая коротышка. Господь мой Иисус! Он ей покажет. Он им обеим покажет. Всем! Разве он не мужчина? У него заходили желваки. Он подскочил, с грохотом уронив стул. Слегка покачнулся. Грудь его бурно вздымалась. Сладчайшее чувство осенило его, словно новое миропомазание. Он сглотнул и завопил:

– Может, я уйду! Может, я не буду больше тебя беспокоить! Я отрекся от своего Бога, да? Я опустился до свинского состояния? Ага! Это все, что вы знаете. А вы знаете, в чем смысл искупления? А вы знаете, в чем смысл самопожертвования? – Последнее слово вырвалось из него, как заряд из пушки, и Роберт снова покачнулся. Кажется, он был пьянее, чем предполагал. И, Боже, разве он им не показал наконец? Великая, о да, благородная идея заставила его раздуться от гордости. Он им покажет, что у него есть мужество… покажет всему этому сброду. – Я заблудился, говорите? Заблудился и проклят? Это вы так считаете! Но я считаю по-другому. Вы не знаете всего. Вы забыли о самопожертвовании. – Он насмерть ухватился за это слово. В голосе, повысившемся до крика, вдруг прозвучали задушевные нотки. – И ради чего мне теперь жить?

Сьюзен снова подалась вперед. Страх и жалость горели в ее глазах.

– У тебя есть все, ради чего стоит жить! – воскликнула она. – Мы есть друг у друга, ведь правда? Мы начнем все заново, Робби. Ты и я, вместе, как было всегда.

Он издал дикий, безумный смешок. Пришедшая ему в голову идея разрослась до неимоверных размеров. Пусть сестра не думает, что сможет его остановить. Сначала Роберт не воспринял свою идею как руководство к действию. Но теперь… о, теперь! Он простер руки и запрокинул голову.

– Я не буду начинать все заново! – гаркнул он. – Я со всем покончу. Иисус сделал это ради меня. А я сделаю то же ради Него. – Тысячи ангельских голосов пели в его ушах, и сквозь это пение пробивался рев реки. Он порывисто расправил плечи, упиваясь своей великолепной решимостью. – Я утопил себя в грехе! – возопил он в исступлении. – Но точно так же очищусь от собственного непотребства.

– Что ты такое говоришь? – ахнула Сьюзен. – Ты… ты меня пугаешь!

Она рванулась к брату, но он оттолкнул сестру большой мягкой ладонью. Он впал в такой театральный пыл, что взвинтил себя до крайности. Глаза влажно блестели, ноздри экстатически раздувались, грохот реки в ушах перерастал в безумную, нечеловеческую музыку.

– Я погряз в пороке, – продекламировал он. – А теперь я смою с себя этот порок.