Блюдце, полное секретов. Одиссея «Пинк Флойд»

Центром притяжения этого дивного нового мира был уроженец Новой Зеландии и проповедник ЛСД Джон Изэм (John Esam). Аристократ-хиппи князь Станислав Клоссовски де Рола (Stanislaw Klossowski de Rola) (известный как «Stash» — «Укрыватель») переименовал его в «Паука», потому что тот «жил в каком-то кроличьем садке, бывшем чем-то вроде галереи без окон, которую он себе отгородил в коридоре». Джона описала и Вирджиния Клайв-Смит (Virginia Clive-Smith) как «невероятного персонажа, который останавливал все, что могло двигаться, и излучал какое-то необычайное магическое сияние. Он полностью подчинял себе внимание людей и обладал такой энергией, которая очаровывала других, почти так же, как кобра гипнотизирует птицу».

Изэм стал знаменитостью после того, как власти решили выяснить, что же на самом деле происходит в странном доме номер 101 по Кромвелл-роуд. Хотя у Паука хватило ума по прибытии полиции выбросить сотни пропитанных ЛСД кусочков сахара в окно, в саду уже был патруль, и полицейский поймал сумку с бесценным грузом. Дело было передано в суд, однако выяснилось, что британское правительство до сих пор не объявляло ЛСД вне закона. Пытаясь выдвинуть другое обвинение — сокрытие веществ, в состав которых входят яды, — обвинение вызвало изобретателя ЛСД швейцарца Альберта Хоффмана (Albert Hoffman), который подтвердил, что галлюциноген был производным токсичного вещества эрготамина. В тот день защите удалось одержать победу, подкрепленную свидетельскими показаниями эксперта — разработчика пенициллина Эрнеста Чейна (Ernest Chain), который заявил, что спорный ингредиент был, скорее, искусственным воспроизведением спорыньи, нежели настоящим ядом. Избежавший длительного срока заключения, Паук настолько был впечатлен ходом этого показательного процесса, что отрекся от «кислоты» навсегда.

Тем временем Сид Барретт всем своим видом демонстрировал переход к постоянному употреблению ЛСД. Один из близких друзей с Ирлхэм-стрит говорит: «Мы принимали «кислоту» со всевозможными предосторожностями — только с хорошо знакомыми нам людьми, в знакомой обстановке. Но Сид начал принимать ее сам по себе — и здорово «улетал»…».

В этом ему постоянно (может быть, в силу стечения обстоятельств) помогал новый сосед по квартире по имени Скотти, которого чиновник из компании ФЛОЙД Джон Марш (John Marsh) называл «одним из насквозь пропитанных «кислотой» и одним из миссионеров, проповедующих изменение этого мира», и безнадежным торчком до кончиков ногтей. По словам Марша, более трезво-мыслящие гости Барретта отклоняли все предложения «чего-нибудь выпить», а если и соглашались, то лишь на стакан воды, «налитой специально по такому случаю из-под крана, и даже тогда они переживали, а не подсыпал ли Паук туда чего-нибудь».

После того как обожавший котов Барретт взял одного котенка от кошки Дженнера, бедное животное тоже приучили к ЛСД. Питер Дженнер и Джон Марш (как, впрочем, и любой человек из окружения группы) не давали воли своим дурным предчувствиям, вызванным невоздержанностью Сида. Ведь на дворе было Лето любви, когда никто (а особенно менеджер ПИНК ФЛОЙД или отвечающий за их психоделическое световое шоу парень-мод) не мог себе позволить быть настолько занудным, чтобы задать вопрос — а не зайдет ли вся эта «кислотная мания» слишком далеко?

Да и легкие помутнения рассудка Барретта еще нельзя было назвать симптомами необратимых перемен или чем-то выходящим за рамки всеобщего безумия тех лет. Для Джун Болан первый сигнал тревоги прозвучал, когда Сид в течение трех дней держал взаперти свою подружку, лишь изредка подсовывая ей под дверь кусочки сухого печенья. После того как Джульетте Райт и Джун удалось освободить помятую, всю в синяках, потрясенную пленницу, Барретт САМ закрылся в комнате и неделю из нее не выходил.

И тем не менее, как подчеркивает Джун, это не было молниеносным изменением личности — от «Сида, которого мы знали и любили, до — бац, и вот — психа, лунатика. Так не бывает. Процесс идет постепенно. Бывало, он без особой причины выглядел «заторчавшим», но тогда никто из нас не жил с ним, и мы не знали, что происходило у него дома. Потом пару недель с ним все было в порядке, а затем Сид на несколько дней съезжал с катушек — и обнаруживалось, что он принимал неимоверное количество «кислоты». Он знал дозу, знал, сколько он сам глотал. Но за чаем «друзья» могли булькнуть еще пару таблеток ему в чашку и ничего об этом не сказать. Находясь еще в середине одного «путешествия», он уже отправлялся в другое. Наверное, они ширялись по нескольку раз в день, и так в течение двух или трех недель. Вот тогда его понятие реального стало размываться, и Сид с огромным трудом мог общаться с людьми, которые не жили с ним рядом».