Блюститель

Хозяин брезентового плеча вытер лицо о жесткий рукав и разжал кулак с мятыми билетами. Тоня догадалась, что пробовала пробиться против движения, и теперь надо заходить с другого угла, и тогда толпа будет не выталкивать ее, а втягивать. Чтобы сумка опять не помешала, она отнесла ее в камеру хранения, а подумав, оставила и фуфайку, потом зашла с другого входа и увидела, что очередь все-таки существует, правда, очень широкая. Те, кому удалось проникнуть к стене, пусть медленно, но продвигались. Она с трудом отыскала последнего и, отмаявшись полчаса, переместилась метров на пять, в основном за счет того, что многие не выдерживали и уходили. Но она решила держаться до последнего. Устрашающий вид пестро одетой толпы подогревал азарт.

И какого только тряпья не вытащили из темных чуланов, собираясь в эту поездку: китель моды конца сороковых на юном парнишке, старичок в порванной и засаленной молодежной куртке, галифе, джинсы, кожаные куртки, плюшевые жакетки… И самое главное, что люди преобразились не только внешне. Обрядившись в полумаскарадное тряпье, они и вели себя, как ряженые. Тоня была уверена, что любой из них, возвратясь домой и надев свой обычный костюм, постыдится орать матом на весь зал или хватать незнакомого человека за ворот плаща, вытаскивать его из очереди и считать это нормальным. Ну, если не любой, то — большинство.

Возле Тони остановилась старушка. Она шмыгала носом и вытирала глаза пестрой тряпкой.

— Вытолкали. Целый день простояла, — жаловалась непонятно кому. — Взбесились люди.

— Куда же ты, бабуля? Неужели у тебя некому за рыбой съездить? — посочувствовала Тоня.

— Домой не могу попасть. Нужна мне ваша рыба. Как же я теперь? Вот угораздило, — причитала бабка.

Чей-то огромный рюкзак двинул ее в спину, и она ткнулась головой в грудь Тони, но даже не оглянулась на обидчика, приняла как должное. Тоня смотрела на запавшие губы с вертикальными морщинами, и становилось чуть ли не до слез жалко старушку. И почему-то еще сильнее — жалко себя.

— Где уж мне с имя молодыми совладать. Еще раз бы жиманули и отписки вон.

— Пойдем.

Старушка, будто ребенок, протянула ей руку и, не спрашивая — куда, пошла за ней.

— Где ты стояла?

— Там, у окошка.

— Господи, что, тебя будут ждать? Ты же не за окошком занимала?

— У окошка меня как жиманули…

— Ну ладно, куда тебе плыть?

— До Черного ручья.

С остановками и скандалами, в которых кричала так, что самой было жутко, она все-таки пробилась к началу очереди и спросила как можно громче:

— Кто видел, где стояла бабуля? — Ей не ответили. Тогда она выбрала мужика поздоровее и обратилась прямо к нему: — Ты видел, что она стояла?

— Да вроде была, — проворчал мужик. — На всех вас смотреть, без билета останешься.

— А если вроде была, тогда возьми два билета до Черного ручья.

Мысль о том, что надо просить два билета пришла без подготовки, словно свалилась на язык. Тоня услышала свои слова и, не успев похвалить себя за сообразительность, изловчилась протянуть над головами мятую пятерку. Мужик оказался тугодумом — сначала взял деньги, а потом заупрямился, тряс над очередью рукой и канючил, чтобы она забрала обратно. И тогда вмешалась бабуля:

— Ты же, окаянный, сзади стоял, табачищем на меня дышал, чуть не задохнулась.

Выдумала она или действительно вспомнила, Тоня выяснять не стала. Народу между ними и мужиком набивалось все больше, и отделаться от денег он уже не мог. Оставалось ждать — возьмет ли. Хорошо, что рослый подвернулся, маленький бы потерялся из виду, а этого караулить намного проще. И наконец-то отлип от кассы, но течение понесло его к дверям, через которые Тоня пыталась пробраться в зал в первую попытку.

— Сторожи здесь, а я побегу на перехват.

— Рупь писят за билетик взяла бы.

— Потом, может, он и не купил нам.

— Нет уж, мне так спокойнее, бери и вертайся побыстрее. А я здесь ловить буду.

Мелочь была завернута в рубль. От многочасового томленья в кулаке он стал мокрым, и край двадцатика выглядывал из прорванного сгиба.