Блюстители

Дверь за ложей присяжных открывается, и оттуда выходит помощник шерифа. Следом за ним идет Куинси — с тросточкой, без наручников. Он в белой рубашке и коричневых брюках, которые я купил ему вчера. Куинси хотел впервые за последние двадцать три года надеть галстук, но я сказал, что в этом нет необходимости — присяжных в зале суда не будет, а судья, возможно, тоже не станет надевать галстук под черную мантию. Куинси похудел по меньшей мере на сорок фунтов, а его двигательные функции восстановились еще не полностью, но все же он, черт возьми, выглядит великолепно. Куинси оглядывается. Поначалу вид у него смущенный и неуверенный, и вряд ли у кого-то повернется язык упрекнуть его за это. Но затем он замечает меня и улыбается. Шаркая, Куинси идет в нашу сторону следом за помощником шерифа, который подводит его к свободному креслу между Сьюзен Эшли и Биллом Кэнноном. Я сижу в следующем ряду прямо за ними. Встав, я похлопываю Куинси по плечу и говорю ему, как замечательно он смотрится. Он глядит на меня, и глаза его наполняются влагой. Даже от этой короткой экскурсии на свободу Куинси переполняют эмоции.

Мы сцепились с Департаментом исполнения наказаний по поводу того, что́ делать с Куинси. Врачи завершили свою работу и готовы его выписать, а это означает, что у него нет других вариантов, кроме возвращения в Гарвин. Сьюзен Эшли ходатайствовала о переводе Куинси в исправительное заведение с максимально мягким режимом неподалеку от Форт-Майерса, где есть возможности для реабилитации. Лечащие врачи щедро снабдили Куинси письмами и рекомендациями, подтверждающими, что ему необходимо продолжать восстановительные процедуры. Мы с пеной у рта доказываем, что Гарвин — опасное место для любого заключенного, но для Куинси в особенности. Билл Кэннон ругается с бюрократами из Департамента исполнения наказаний в Таллахасси. Однако, поскольку он загнал их в угол, подав против них гражданский иск на 50 миллионов долларов, сотрудничать с ним они не хотят. Оделл Герман, директор Коррекционного института Гарвина, говорит, что Куинси будет содержаться в особых условиях с целью обеспечения его безопасности, причем заявляет об этом с таким видом, будто делает нам и Куинси одолжение. На самом же деле особые условия содержания — это лишь одиночная камера.

Я думаю, что сейчас Куинси нужна еще какая-нибудь инфекция, но, поскольку в последний раз от заражения он едва не умер, держу эти мысли при себе. Он провел в больнице девятнадцать недель и за последнее время несколько раз говорил Фрэнки, что на данный момент предпочел бы тюрьму.

Мы же предпочитаем для него не что-нибудь, а свободу и добьемся своего. Правда, не совсем ясно, как скоро.

Билл Кэннон встает и идет к подиуму, чтобы обратиться к суду. Ему сорок четыре года, у него густые и уложенные в стильную прическу волосы, он в строгом черном костюме. Держится Кэннон весьма уверенно, как мастер судебных баталий, умеющий убеждать в чем угодно и присяжных, и судей. У него глубокий баритон, над которым, я уверен, он как следует поработал несколько десятилетий назад. Ораторское искусство Кэннона безупречно. Начинает он с того, что мы вот-вот выясним истину, которая является основой величайшей правовой системы в мире. А именно — узнаем правду о том, кто убил, а кто не убивал Кита Руссо. Правду, которую долгое время скрывали в маленьком коррумпированном городке на севере Флориды. Правду, которая была намеренно похоронена злодеями. И вот теперь, спустя десятки лет, после того как невинный человек отсидел двадцать три года в тюрьме, наступил момент, когда правда вот-вот должна стать всеобщим достоянием.

Кэннон не нуждается в записях, он не прерывает своего выступления, чтобы заглянуть в лежащий перед ним блокнот с желтыми разлинованными страницами. Кэннон не делает даже коротких пауз, не задумывается, подбирая подходящие слова, в его речи нет никаких «э-э» и «а-а». Билл импровизирует, но при этом отточенные фразы просто льются рекой! Он в совершенстве владеет искусством, доступным лишь немногим даже среди высококвалифицированных адвокатов, — умеет говорить емко и в то же время кратко, не повторяясь. Кэннон излагает суть дела, которым мы занимаемся, нашу позицию и четко объясняет судье Кумару, что именно мы собираемся доказать. Менее чем за десять минут он задает общий тон всего судебного заседания, не оставляя сомнений в том, что выполняет некую важную миссию, твердо знает, чего хочет, и что ему просто нельзя отказать.