Блюз черных дыр и другие мелодии космоса

Шотландский акцент Рона Древера мне довелось услышать лишь в давней магнитофонной записи. А вообще в своих речах он куда мягче, жизнерадостнее, чем я ожидала, и не скупится на добрые слова для героев всей нашей истории. Если сложный его нрав и дает о себе знать, то разве только в том, что он не готов сразу соглашаться даже с элементарными утверждениями. Когда в 1979 году Древер начал работать в Калтехе, он был известен как автор гениальных идей и талантливый экспериментатор. Но – что выяснилось довольно быстро – этот изобретательный и упорный человек обладал невыносимым характером. По словам Кипа, Рай Вайсс умел здраво мыслить, и теперь, оглядываясь назад, Кип (как он сам мне признался) жалеет, что прежде не придавал большого значения личным качествам своих коллег.

Рон культивировал вокруг себя ауру этакого Моцарта от науки (аналогия, предложенная Раем) – гения с душой ребенка, будто бы без всяких усилий рождающего чудесные композиции. Остальным же буквально навязывался образ Сальери – музыканта, незаслуженно зачисленного в ряды техничных исполнителей, трудившихся в тени моцартовского гения. Талантливые ученые чувствовали себя обделенными. Лаборатория стала для Рона чем-то вроде собственного “Эксплоратуриума”[16]. Прежде чем согласиться на предложение Калтеха, Рон настоял, что поедет в Калифорнию лишь в том случае, если самолично возглавит проект и будет действовать, ни на кого не оглядываясь. “Я думал, это очевидно”. Как руководитель Рон отдавал преимущество нестандартным – весьма, впрочем, творческим – подходам, подчиняясь только собственным представлениям и зачастую предпочитая полет воображения математической точности. Способность интуитивно понимать что-либо, не прибегая к традиционной логике, несомненно, добавляла магического сияния его ореолу гения – но остальные, хотя и чувствовали себя при этом заурядными людьми, не намеревались отказываться от привычки делать выводы на основе расчетов и проверенных гипотез. Так что эта его необычная черта создавала некоторые сложности.

По признаниям многих, Рон каждый день обрушивал на своих ошеломленных сотрудников настоящий шквал идей. Они все появлялись и появлялись, а путей решения недоставало. Продвижение вперед происходило случайно; процесс работы напоминал поведение пылинок в горячем воздухе. Как только Рон уезжал в родную Шотландию, в Калтехе, так сказать, закручивались гайки, но стоило ему вернуться, как они стремительно откручивались обратно. Что же касается шотландской команды Рона, то в его отсутствие она проводила собственные успешные эксперименты, прекрасно при этом осознавая, что Рон, стоит только ему появиться, обратит все вспять.

Чтобы работа над проектом не тормозилась, пока Рон в очередной раз проводит несколько месяцев в Шотландии, в 1980 году в Калтех взяли Стэнли Уиткомба – на должность младшего преподавателя. Ему было поручено контролировать проектирование и строительство лаборатории, вплотную примыкавшей к технологическому отделу и даже перекрывавшей доступ солнечного света в некоторые из его помещений. Кроме того, Стэн обеспечивал проведение экспертиз и выполнял обязанности консультанта, понимая, насколько ювелирная это работа – создание интерферометра, – и потому выбирая зачастую интуитивный подход. (Рай характеризует его следующим образом: “Стэн надежен как скала. Потрясающий парень. И умен как черт”.) Пока Рон фонтанировал идеями, Стэн изо дня в день управлял всей командой. И в 1983 году эта команда соорудила установку, создала вакуум и настроила лазер и зеркала для рабочего прототипа. К тому времени уже была проверена эффективность придуманной Древером конструкции, протестирована стабильность работы лазера, проведена оценка уровня чувствительности детектора. Рон прикидывал, могут ли они рассчитывать на регистрацию гравитационных волн, Стэн же все это время выступал в роли агностика. Безграничный оптимизм Рона, возможно, объяснялся царившей в начале 1980-х годов атмосферой всеобщей эйфории: тогда считалось, что источники гравитационных волн имеются в изобилии и небо полнится их грохотом. Но если их даже и множество, они точно не громкие. (Кип, впрочем, уверяет меня, что слухи о царившем тогда “безудержном оптимизме” – если, во всяком случае, вести речь о физиках-теоретиках – сильно преувеличены. В доказательство он ссылается на собственную статью 1980 года в журнале Reviews of Modern Physics, где хоть и сказано, что законы физики не запрещают существование мощных источников, но также подчеркивается, что астрофизика считает гравитационные волны куда более тихими. По амплитуде они близки к нынешней цели детектора LIGO: характерный сигнал – около одной миллиардной доли триллионной части длины плеча интерферометра.)