Блюз мертвых птиц

— А с ней-то что?

— Сам не знаю. Она проснулась такая, как будто попала под грузовик. Я не понимаю ее, Дэйв. В один момент она — прекраснейшая девчушка, в другой — наемный убийца, отправивший Бикса Голайтли на тот свет. Кстати, Дэн Магелли считает, что Вейлона Граймза и Фрэнки Джи пришили два разных стрелка.

— Это мне знать вовсе необязательно.

— С глаз долой, из сердца вон? Умно.

— Нужно отрезать голову змее, — ответил я.

— Алексису Дюпре?

— Ты меня понял.

— И при этом мне нельзя думать о том, как поджечь его дом? Кореш, не ходи никогда к психоаналитику, боюсь, ты сведешь счеты с жизнью после первого же визита.

— А ты думаешь, что напиваться каждый день — это не самоубийство?

— Ты это обо мне? — переспросил Клет.

— Нет, просто ты никогда не прячешь своих чувств и не притворяешься тем, кем ты не являешься. У меня же нет твоей искренности. Вот что я хотел сказать.

— Не говори так, приятель, у меня от этого свинец в груди ходить начинает. Он все еще там. И мне плевать, что там болтают врачи. Дэйв, нужно вернуть старые добрые времена. Вот к чему все это сводится. Доживаешь до определенного возраста и возвращаешься туда, откуда все началось. Разве это плохо?

— Томас Вулф давно уже это сказал. Нельзя вернуться в отчий дом.

— Вот теперь мне нужно выпить, у меня печень пересохла. Поехали в «Клементину». Перекусить можно и в баре.

— Нет, не могу, — ответил я.

— Ну, как хочешь, — сказал Клет.

Он завел мотор, удовольствие улетучилось с его лица, а щеки покрылись багровым румянцем, словно у него повысилась температура.

Я проводил друга взглядом, наблюдая, как он едет сквозь неровный солнечный свет, мимо грота и городской библиотеки, затем поворачивает в полуденный трафик на Ист-Мэйн, словно отдавая дань более счастливым и более невинным временам накрахмаленным белым верхом и лоснящимися от полировки боками своего «кадди». Я вернулся к себе в кабинет, открыл «Гугл» и начал вводить слова «Париж», «трек» и «евреи» в разных комбинациях в поисковую строку.

Гретхен Хоровитц не пыталась бороться с природой мира. Она считала, что ни один из тех, кто хочет выжить, не стал бы этого делать. Мир — это гигантская воронка, закрепленная между облаками и преисподней, во вращающемся жерле которой непрерывно вертятся хищники, мошенники, профессиональные жертвы и стадные животные, обожающие маршировать строем. Гретхен не чувствовала жалости или сострадания по отношению к этим людям. Но существовала и пятая группа, чьи тельца были столь маленькими, что они были незаметны в водовороте жизни. Дети не определяли устройство мира и не имели возможности защитить себя от негодяев, охотившихся на них. Гретхен не спекулировала на тему жизни после смерти, возмездия или наказания, которые она могла принести. Вместо этого Гретхен Хоровитц хотела правосудия и максимального физического страдания для тех, кто приносит детям боль, причем уже в этой жизни, а не в следующей.

Даже пуля в лоб для таких людей казалась слишком уж мягкой судьбой. Но если сделать нечто большее, чем просто размазать их мозги по стене, то это дало бы им некую силу. Трое извращенцев, которых она прикончила за насилие над детьми, заслужили свою участь, говорила она себе. Они подписали себе приговор, когда объявили войну беззащитным. Но были еще двое, и эти двое были другими. Она не любила вспоминать о них. Гретхен говорила себе, что они были убийцами, садистами и наемными киллерами, работающими на мафию в Нью-Джерси. Они оба были вооружены и успели выстрелить, прежде чем сами получили пулю. Споры Гретхен с самой собой относительно судеб других людей обычно продолжались всю ночь до рассвета. Женщина по имени Карузо, быть может, и наводила ужас на обитателей преступного мира, но для Гретхен Хоровитц Карузо никогда не существовала.

Гретхен сильно переживала, когда пошатнулась основа ее мира. Она даже точно не знала, в чем заключается эта основа, но она понимала, что основа — это предсказуемость, это значит не позволять другим людям причинить тебе боль. Не нужно ничего усложнять, все должно быть просто, как в этих анонимных группах, проходящих через свои двенадцать шагов. Это означает, что не надо лезть в проблемы других людей. Заботишься о себе, прикрываешь свой тыл и проводишь черту на песке, через которую никому не дозволено переступать. Ну а если кто-то начинал лезть тебе в душу, надо было просто взять его за яйца. Если он делал еще одну попытку, это становилось последним, что этот человек делал в своей жизни. А в промежутках можно было сделать и что-то хорошее. Например, найти младенцев, детей или девчонок, связавшихся с плохими парнями, причем не просто с сутенерами или наркоторговцами, а с теми, кому они доверяли и кто выкинул их, как использованную салфетку. И последнее — если ты находишь настоящего друга, человека бесстрашного и преданного, ты никогда не можешь его подвести, какую бы цену ни пришлось за это заплатить.