Блюз мертвых птиц

— Подумаю об этом на досуге, сэр. Обязательно еще побеседуем на эту тему. Также хотелось бы как-нибудь поговорить с вами по поводу дневника ваших путешествий. Уверен, что за многие годы ваших странствий у вас накопилась целая коллекция историй.

Одним из немногих преимуществ возраста является тот факт, что можно безнаказанно относиться к старому сукиному сыну так, как он того заслуживает.

Пьер Дюпре лежал на растяжке на кровати, вплотную подвинутой к окну с тем, чтобы предоставить ему полный обзор живописной картины газона, камелий, розовых кустов, дубов, покрытых испанским мхом, и теннисного корта, глиняная поверхность которого была покрыта сухими листьями. Бабье лето не сдавало позиции, но на теннисном корте, похоже, стояла круглогодичная зима. Впрочем, как мне кажется, Пьера Дюпре подобные вопросы вовсе не заботили.

Следы ожогов на его лбу, носу и подбородке блестели от мази, густые черные волосы были полны крема, шея приобрела желто-фиолетовый оттенок из-за синяков. Через окно я видел, как внедорожник священника поворачивает с подъездной дороги на шоссе.

— В мой последний визит сюда… — начал было я.

— Я хотел бы извиниться за это, — прервал меня Пьер, — я наговорил много такого, о чем теперь жалею. Причем я не просто жалею о своих словах, они были неправдой.

— Вы про то, как назвали меня белым мусором?

— Мне искренне жаль, мистер Робишо. Это непростительные слова с моей стороны.

— Мне звонил детектив из полиции Нового Орлеана и сообщил о нападении на вас и ваших друзей в ресторане. Ваш дедушка сказал, что вы не слишком-то доверяете системе, а потому не заявили в полицию и, судя по всему, решили спустить дело на тормозах. Не слишком ли всепрощающе?

— А вы можете себе представить, что с этой историей сделают средства массовой информации? Три взрослых мужика избиты в хлам одной молодой женщиной? Я сам с трудом понимаю, как это произошло.

— Как вы думаете, что ее спровоцировало?

— Она сказала, что она из музея Гуггенхайма в Нью-Йорке, а потом слетела с катушек.

— Ей что, не понравились ваши картины?

— Вы здесь для того, чтобы меня унижать?

— Ваш дом только что покинул священник. Ведь это был Амиде Бруссар, не так ли? Я видел его выступления по телевизору несколько раз. Уж он-то знает, как приносить голоса избирателей, — сказал я.

— Прошу прощения?

— Аборты, однополые браки, подобные штуки — срабатывает каждый раз.

Пьер достал таблетку из бутылочки на прикроватной тумбочке и положил под язык. Он вздрогнул и поморщился, поменяв позу на кровати, и я понял, что, вероятно, он получил травмы в таких местах, которые будут болеть еще долго.

— Вы не могли бы налить мне стакан воды, пожалуйста?

Я наполнил стакан из зеленой бутылки на тумбочке и передал его Пьеру. Демонстрация слабости и попытки превратить меня в сиделку казались скорее делаными, нежели настоящими, и я подумал, а есть ли хоть что-то в поместье Дюпре, что было бы хоть на дюйм глубже фасада на заранее подготовленной сцене. Он повернул голову на подушке и с тоской всмотрелся вдаль, напоминая карикатуру на члена королевской семьи в изгнании. Я ждал, что он заговорит, но он молчал.

— Почему бы вам не выложить все начистоту и не оставить это позади?

Он слегка кивнул, как будто закончив философский спор с самим собой.

— Я оскорбил ее. Поэтому она меня и атаковала. Я назвал ее жидовкой.

— Даже несмотря на то, что ваш дед пережил Холокост?

— Именно поэтому. Достали постоянные пересказы историй о трудной жизни моего деда. Вы знали мою мать?

— Нет, не знал.

— Она покончила с собой. Спрыгнула с пассажирского лайнера у Канарских островов.

Теперь промолчал я. Мне не были интересны взлеты и падения его семьи. Всю свою жизнь я видел то зло, которое приносили Дюпре, их родственники и корпоративные партнеры бедным и беспомощным. Хуже того, их надменность и имперское поведение всегда были обратно пропорциональны степени защищенности простых рабочих людей, которых они эксплуатировали и травмировали.

— Вы знаете моего отца? — спросил он.

— Нет, я никогда не встречался с ним.

— Нет, встречались.

— Боюсь, я вас не понимаю.

— Вы знаете моего отца. Он все еще жив. Вы только что беседовали с ним внизу. Алексис Дюпре одновременно мой дед и мой отец. Моя мать была его дочерью.

Я внимательно вгляделся в его лицо, глаза, язык тела в поисках хоть какого-либо намека на ложь — изменения выражения лица, тика, невольной гримасы. Я не увидел ничего.

— Может, вам подобные вещи скорее психотерапевту надо рассказывать? — сказал я. — Я здесь по одной-единственной причине — Дэн Магелли, мой друг из полиции Нового Орлеана, позвонил мне и попросил узнать, почему кто-то с вашим прошлым позволил напасть на себя и своих друзей, и даже не позвонил в «911». Я не думаю, что вы предоставили достаточный ответ. Как зовут тех двоих, с кем вы были в ресторане?

— Спросите у них, когда найдете. Мне эта тема более не интересна.