Блюз мертвых птиц

— Я пью чай с лимоном в библиотеке. Посидите со мной, — предложил он.

Не ожидая моего ответа, он отправился в отделанную дубом библиотеку с большим столом красного дерева, темными кожаными креслами и шкафом с алкогольными напитками. У противоположной стены, рядом с застекленными дверьми, стояла полка с большим Оксфордским словарем. Стены были завешаны большой коллекцией фотографий, сделанных по всему миру: крытый велотрек во Франции, ночные каналы Венеции, Великая Китайская стена, итальянские солдаты, марширующие через разрушенную деревню со страусовыми перьями за лентами касок. Среди снимков было даже изображение полуразрушенного замка крестоносцев на краю пустыни. Одна фотография показалась мне особенно интересной. На ней перед камерой стояла дюжина мужчин и женщин, выглядевших как партизаны. На них были береты и патронташи на груди с большими латунными патронами. Их вооружение, похоже, состояло из комбинации «маузеров», «ли-эннфилдов» и «льюисов». Они стояли на фоне белого, как мел, утеса, покрытого бороздами эрозии, а на верхней его части виднелись здания в огне артиллерийской атаки. На фотографии я обнаружил надпись «Алексису» с подписью Роберта Капы.[20]

— Вы знали Капу? — спросил я.

— Мы были друзьями, — ответил Дюпре, — эта фотография была сделана на передовой под Мадридом, прямо перед тем, как город пал. Но я встретил Роберта гораздо позже, уже после Второй мировой. Я работал на британскую и американскую разведку. А Роберт подорвался на мине в Индокитае в 1954 году, — старик жестом пригласил меня сесть, — это было замечательное время. Наши идеологические альтернативы были четко определены. Мы никогда не сомневались в том, кто прав в этой борьбе.

— Вы были в Сопротивлении?

— Мы называли это la maquis, «кустарник».

— Ведь еще и в Равенсбрюке были?

— Почему вы задаете все эти вопросы?

— Потому что я был во Вьетнаме. Я видел тигриные клетки и прочие штучки на острове-тюрьме, которыми пользовались и французы, и, в свое время, японские имперские силы. У меня нет опыта, подобного вашему, но и я видел краем глаза то, что Оруэлл называл «кровавой рукой» империи в действии.

— Я думаю, что у вас неверное представление о моем опыте. Я не считаю себя жертвой. Я выжил в лагере только потому, что я работал. Я делал то, что мне говорили. Я не выказывал неуважения. Каждый день я заставлял себя следовать солдатской дисциплине и никогда не жаловался на свою ситуацию или свое физическое состояние. Я никогда не умолял. Я скорее умру, чем буду о чем-то просить. Я понял, что мольбы всегда ведут к презрению и делают из человека жертву.

— Понимаю, — ответил я. Но его рассказ шел вразрез с тем, что упоминал Пьер Дюпре. Я постарался сделать так, чтобы эта разница не отразилась на моем лице. — Капа был коммунистом?

— Я восхищался Робертом и уважал его, а потому никогда не спрашивал его об этом.

— Итальянские солдаты с перьями на касках. Эта фотография сделана в Эфиопии, не так ли?

— Вполне возможно. Я хотел стать фотожурналистом, но война нарушила мои планы, — ответил Дюпре, — надеюсь, что мои неудовлетворенные устремления найдут вторую и более успешную реализацию в жизни моего внука.

— Жан Поль Сартр был в Сопротивлении, вы знали его?

— Нет, мистер Сартр не был в Сопротивлении. Он был сопротивляющимся писателем, а не писавшим членом Сопротивления, а это большая разница. И знаете, чьи это слова? Его друга Альбера Камю.

— Этого я не знал, — признался я.

Я быстро понял, что Алексис Дюпре был скользким и уклончивым, как уж на сковородке. Я смотрел на него, сидящего за столом, и меня переполняло ощущение, которое я не могу полностью объяснить даже сегодня. Его стоицизм впечатлял. Для своих лет он выглядел аристократичным и привлекательным. Но аура вокруг него заставляла слова застревать в моем горле, когда я пытался говорить с ним нормальным голосом. Быть может, дело было в комбинации вещей, которые сами по себе были поверхностными и неглубокими: запах мази для натирки от простуды, исходящий от его одежды, участки обесцвеченной кожи, похожие на маленькие карциномы, на его руках и груди, черное сияние его глаз. По какой-то причине каждое проведенное с ним мгновение заставляло меня чувствовать себя униженным.

Скажу иначе. Вам доводилось находиться в компании с человеком, к которому вы боялись чувствовать сострадание? Вы пожимаете ему руку, Но его коварство и вероломство оставляют следы на ваших ладонях. Вы подсознательно молитесь, чтобы он оказался лучше, чем вы думаете. И в действительности вы боитесь услышать от него слова признательности, ведь это заставит вас осознать, что вы запутались в его паутине. Это как подобрать попутчика, который усаживается в пассажирское кресло и бросает на вас взгляд, от которого по спине идут мурашки.