Блюз Сонни. Повести и рассказы зарубежных писателей о музыке и музыкантах

— Ты прав, — кивнул Сэм.

— Так вот, когда я в первый раз сыграл ему этот мотив, он на нем прямо помешался, и я дал ему ноты ведущей партии, и он показал их своей жене. Похоже, что она играет немного на фортепьяно, и она сыграла эту мелодию и сказала ему, что я свистнул ее из какой-то оперы; она думала, что из «Джоконды», но не была уверена. На другой день Кейн стал мне об этом говорить, и я сказал ему, что это не «Джоконда»; это была «Линда ди Шамуни» Доницетти. Так он заявил, что ему, видите ли, кажется нечестным работать над мелодией, которую у кого-то сперли! Тогда я говорю: «Не поздно ли начинаешь щепетильничать?» А он говорит: «Может быть, но лучше поздно, чем никогда». А я ему: «Слушай, Бенни, это твоя жена говорит, не ты». А он: «Давай не будем ее сюда вмешивать», а я: «Кому-кому, а мне меньше всех хотелось бы ее вмешивать». А потом говорю: «Бенни, ты должен признать, это потрясная мелодия», и он сказал да — он признал это. Тогда я говорю: «Ну, а теперь скажи мне: многие ли из дубаков, которые ходят на наши шоу, когда-нибудь слышали или услышат „Линду ди Шамуни“? Когда наша труппа получает от меня эту мелодию, я оказываю благодеяние миллиону людей; я даю им возможность услышать прекрасную музыкальную пьесу, которую иначе они бы ни за что на свете не услышали. Мало того: они услышат эту музыку в улучшенном виде — потому что я ее улучшил». А Бенни мне: «Первые четыре такта — те же самые, и на этом ты погоришь».

Тогда я говорю: «Вот что, Бенни: до настоящего времени ты никогда не критиковал мою музыку, а я никогда не критиковал твои слова к ней. Но теперь ты упрекаешь меня в том, что я ворую мелодии. Я этого не отрицаю, но посмотрел бы я, как бы ты заработал себе на жизнь, да еще смог бы жениться, не делай я этого. Но ладно, об этом говорить не будем. На днях я ездил к сестре, там была какая-то певица, сопрано, и она спела что-то вроде „Люблю тебя, люблю тебя, — мне сердце говорит“. Великолепная песня — она лет так двадцать, тридцать назад прогремела».

Бенни на это: «Ну и что?» И я ему сказал: «А то, что мне припоминаются четыре или пять твоих текстов, где встречается фраза „Люблю тебя“, и готов поспорить, что слова „сердце“, „мне“, „говорит“ ты использовал не меньше двух раз в каждой из песен, написанных тобою с начала твоей блестящей карьеры поэта-песенника. Так скажи, пожалуйста, ты сам придумал эти слова или от кого-нибудь их слышал?» Вот что я сказал ему, и он сразу заткнулся. Но его этика все равно не давала ему покоя, и стало ясно, что после «Евлалии» мы друг с другом распрощаемся. И как я уже сказал, текст его мою доницеттиевскую пьеску отнюдь не украсил; он бы угробил ее — если бы ее можно было угробить!

— Итак? — сказал Сэм.

— Итак, — сказал Гарри, — вчера Конрад Грин прислал мне телеграмму с просьбой прийти побеседовать, и сегодня я у него был. Он так туп, что считает меня лучше Фримля. Оказывается, у него есть либретто Джека Прендергаста, и он хочет, чтобы мы с Кейном им занялись. Я ему на это говорю, что с Кейном работать не стану, и тогда он сказал, чтобы я взял кого хочу. Поэтому я тебе позвонил.

— Звучит неплохо, — сказал Сэм. — Как либретто?

— Я его только пролистал, но, по-моему, с ним все нормально. Сюжет «Золушки», и если к нему еще твои слова да мою музыку — уж тут мы наверняка удивим публику новинкой.

— Есть у тебя новые мелодии?

— Есть? — расхохотался Харт. — Да они из меня прут! — Он сел к роялю. — Послушай, например, эту ритмичную пьеску. Считай меня кем хочешь, если это не шлягер!

Он сыграл ее сначала в фа-диез мажоре, сыграл виртуозно. Особенно хорош был запоминающийся рефрен, который правая рука играла как вальс, а левая — на две четверти.

— Она и пониже хороша, — сказал он, и сыграл ее снова, так же уверенно, в си-бемоль мажоре — тональности, одно упоминание о которой наводит страх на среднего пианиста.

— Да это… — Сэм Роуз был в диком восторге. — Что это такое?

— Не узнаешь?

— Песня волжских бурлаков?

— Нет, — сказал Харт. — Это из партии Аиды — когда она узнает, что тот тип отправляется на войну. И ни один из тех, кто ходит на наши шоу, этого не заметит, кроме, разве что, Димса Тейлора и Альмы Глак.

— Она так хороша, — сказал Сэм, — что просто уму непостижимо, как она до сих пор не стала шлягером.

— Только потому, что Верди не знал ритма! — воскликнул Харт.

Давайте вернемся немного назад и понаблюдаем за нашим героем в гостях у Баксов на Лонг-Айленде. В тот вечер там собралось несколько мальчиков и девочек, и все они пришли в восторг, когда услышали, что ожидается сам Гарри Харт. Он едва успел попробовать свой первый коктейль, как они пристали к нему, чтобы он им сыграл.

— Что-нибудь из вашего собственного! — упрашивала потрясенная им Хелен Морзе.

— Если вы имеете в виду то, что сочинил я сам, — ответил он с располагающей откровенностью, — то это просто невозможно; то есть не то что невозможно, но это будет такая серятина, что хуже некуда. Однако мое имя стоит и под некоторыми великолепными вещами, и я сыграю вам одну-две из них.